Билет на проходящий

Анна Анисимовна, перебирая вещи, задела рукой разрисованную жестяную банку из-под грузинского чая, и в ней звякнуло, застучало.

— Целы отцовские награды? — спросил Степан, сразу привстав из-за стола и не отрывая глаз от банки из-под чая.

— А то как же? — сказала Анна Анисимовна, открывая крышку банки ногтем. Знакомо блеснули орден Красной Звезды и с полдюжины медалей на разноцветных ленточках. — На, погляди.

Подала банку Степану. И пока он рассматривал, положив на ладонь, орден и медали отца, продолжала перебирать вещи в сундуке. Наконец достала с самого дна то, что искала, — бумажный сверток, перевязанный шелковой ленточкой.

— Видал сколько? — похвасталась Анна Анисимовна, высыпав деньги на стол. — Три сотни уже почти собрала.

Степан кивнул, без особой радости глядя на горку металлических и бумажных денег, снова повернулся к окну.

— А что за забор там появился? — спросил через минуту, показывая на огород. — Я еще со станции шел — заметил.

Анна Анисимовна взглянула на сына с признательностью: ничего-то он не забыл, за все переживает!

— Школе я ту половину отдала, — ответила, помедлив, стараясь ничем себя не выдать. — Большущий был огород-то, не управляюсь одна на ём.

Возрази ей Степан, наверное, не сдержалась бы, рассказала обо всем начистоту. Но сын не возразил. Наоборот, одобрил:

— Правильно сделала. Пора тебе и отдохнуть.

Завздыхала Анна Анисимовна тихонько, не совсем по душе пришлись ей эти слова. Но утешила себя: «Время ишо будет, про сруб и огород всю правду ему выложу. Поживет, може сам от марьяновских узнает».

Она убрала со стола и уселась на диване, улыбчивая, словоохотливая. Степан откинул крышку чемодана. Неторопливо, загадочно глядя на мать, вынул из него свертки в узорчатой гумовской бумаге:

— Угадай, мама, что я тебе привез?

Анна Анисимовна старательно морщила лоб:

— Покрывало, поди, тюль на окна, ложечки…

— А теперь полюбуйся! — широко улыбнулся Степан.

Торжествующе зашуршала бумага, и на коленях оторопевшей Анны Анисимовны заголубело невиданного ею до сих пор фасона платье из мягкой тонкой шерсти, с четырехугольными блестящими пуговицами, задымилась прозрачная нейлоновая косынка с алыми розами по белому полю. Стукнулись об пол туфли на невысоком, как раз по ее вкусу, каблуке, с золотистыми замочками-молниями…

— Пошто эдак порастратился? — испугалась и расцвела Анна Анисимовна. — Мне, старушке, и в штапеле бы ладно. Ты уж о себе заботься…

— А ты примерь, примерь, — повторял Степан с довольной улыбкой.

Когда Анна Анисимовна, смущаясь, подошла к большому зеркалу на дверце шкафчика во всем новом, не удержалась, ахнула: так помолодела, так к лицу были ей и васильковое платье, и дымчатая косынка с алыми розами. И туфли сидели на ее неизбалованных, привычных к кирзе и резине ногах аккуратно.

— Теперича бы по Марьяновке пройтись! — вырвалось у Анны Анисимовны.

— Пойдем! — оживленно кивнул Степан, любуясь матерью в обновах.

Он и сам приоделся: на белоснежную рубашку пристроил темный, с серебристыми искорками галстук, на плечи накинул серый, под цвет брюк, пиджак. На лацкане пиджака блеснул институтский ромбик — с белыми полями, желтым гербом и чашей со змеей на красном эмалевом фоне.

— Это твой дохтурский знак? — спросила Анна Анисимовна, уважительно глядя на ромбик, подобные которому она прежде видела только у пассажиров транзитных поездов на станции.

— Докторский, — засмеялся Степан, смахивая за порогом, в сенях, пыль с желтых полуботинок.

Когда вышли из ворот, Анна Анисимовна невольно притушила шаг у плетня, спросила сына:

— Може, в огород сходим, на грядки поглядим?

Она долго водила Степана между высоких, в зеленом кипении грядок и говорила, говорила нараспев:

— Огурчики нонче добрые уродятся, глянь, как к солнышку-то тянутся. Даст бог, и картошка не обидит. По моим приметам, лето нонешнее будет дождливое. А огороду в дождь одно блаженство.

Степан улыбался, хвалил мать за старательность. Потом спросил:

— Скажи, мама, давно урезали огород?

Он заметил, как неприязненно, поджимая губы, косится мать на школьную сторону. И догадался по ее глазам, что она отдала участок школе не по собственному желанию.

— Да нонче в мае урезали, — сказала Анна Анисимовна, пряча глаза. — Картошка уж была посажена…

И этим совсем выдала себя. Теперь скрывать от сына огородную тяжбу не было никакого резона. Дрожащим голосом выложила Степану все, что накипело в душе. Рассказала о том, как вымеряли огород саженью бригадир Байдин, учетчик Ожгибесов и завшколой Макарова, как заявился сюда и изошелся угрозами председатель колхоза Соловаров и как потом он катал на легковушке Анастасию Макарову.

— Учительша во всем виновата! — сделала Анна Анисимовна вывод, с гневом рассматривая школьные окна. — Это она надоумила председателя отымать огород. Ходила я к ей с поклоном, просила, чтобы отступилась. Не послушалась. Вовек Макаровой эдакой подлости не прощу!

Заглянула в лицо сыну:

— Може, Степа, в суд подать, чтобы убрали забор, возвратили землицу? С отцом-то твоим мы сколько тута маялись!