Билет в Зазеркалье

Правда, не менее мерзкая.

Еще раз дернувшись, Инна осознала, что привязана при помощи эластичных ремней к больничной каталке. Ей в глаза светила яркая люминесцентная лампа, а стены того помещения, в котором она находилась, были выкрашены в цвет морской волны.

Вообще-то весьма приятный цвет, который, однако, внушил Инне панический ужас.

Она вновь попыталась освободиться, но быстро поняла, что занятие это бессмысленное. Сколько она ни дергалась, ремни не ослабевали.

Выходит, ее похитили, причем средь бела дня, и никто этого не заметил?

Инна попыталась дышать ровнее и принялась размышлять. То, что ее похитили по приказанию Геныча, не подлежало сомнению. Только вот что супруг намеревался с ней сделать?

Убить?

Как-никак она мать его детей, и пусть он не считает Женечку своим ребенком — двух старших дочек ведь считает?

И вдруг поняла: если речь идет о контроле над миллиардным холдингом, то Геныч готов на все. Буквально на все.

Раздалось жужжание, а потом послышались шаги. Инна закрыла глаза, притворяясь, что все еще находится без сознания, но знакомый голос произнес:

— Не надо юродствовать, Инна Евгеньевна!

Это был тот самый бархатистый голос, который беседовал тогда с ней по телефону, внушая мысль, что похищение Женечки — дело рук братьев Шуберт.

— За вами наблюдают, да к тому же действие транквилизатора уже давно закончилось. Не надо делать вид, что вы все еще спите, когда всего пять минут назад вы дергались так, словно вас поджаривали на гриле.

Инна ощутила, что грядушка каталки, на которой она лежала, стала постепенно подниматься вверх, видимо, кто-то привел в действие электрический моторчик.

Отрыв глаза, она увидела бесцветного типа, вероятно, одного из помощников Геныча, которому было поручено «разобраться» со строптивой женой.

— Добрый день! — произнес он, и Инна решила, что в подобной ситуации — прикованной к каталке и полностью зависимой от похитителей — единственно адекватной манерой поведения может быть ирония.

Терять ей, после потери активов и «Всякой литературной всячины», все равно было нечего.

И вдруг на ум ей пришло: ну конечно же, есть.

Ведь у нее осталось то, что ей было дороже всего остального: Женечка!

— Для кого добрый, а для кого и нет, — возразила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и приветливо, и уставилась в глаза этому типу.

Тот, долго не выдержав, отвел взгляд и, кажется, смутившись, произнес:

— Только вот не надо давить на психику, Инна Евгеньевна…

Она едва не расхохоталась — это она-то давит на психику?

— Вы это серьезно? — спросила она.

— Да, очень даже серьезно, — вздохнул тип. — Думаете, мне нравится это задание?

Инна честно ответила:

— Думаю, что да. А что, разве нет?

Субъект, снова вздохнув, ответил:

— Смею вас уверить, Инна Евгеньевна, что нет. Однако вы не оставляете иных возможностей решения этой проблемы…

Инна одарила его самой сладкой улыбкой, на которую была способна в данный момент, а потом поинтересовалась:

— И что вы намерены со мной делать? Отрезать при помощи бензопилы ногу? Вживлять мне в живот бешеную крысу? Отдать на растерзание зеленой анаконде?

Говоря это, она не мигая смотрела на типа, который, вдруг покрывшись испариной, воскликнул:

— Ну что вы! Никакого физического насилия мы к вам проявлять не будем!

Дернувшись, Инна сказала:

— Ах, а видимо накачивать меня черт знает чем, похищать и приковывать к каталке — это не физическое насилие?

Ее собеседник явно занервничал.

— Мы не об этом должны с вами говорить…

Инна, закрыв глаза, отчеканила:

— Я ни о чем с вами не намерена говорить, пока вы не отпустите меня. Ни о чем! А если хотите пытать или убивать — валяйте. Я все равно помешать вам не смогу. Или мне закричать?

И она в самом деле завопила, и так душераздирающе, что тип, как она заметила сквозь не до конца прикрытые ресницы, выбежал прочь.

Выдохшись, Инна перестала вопить, а потом задалась вопросом — а что, если они просто оставят ее лежать в этом помещении и…

И никогда больше не вернутся?

Во всяком случае, пока она жива, не вернутся. Интересно, как долго она продержится? Без воды, скованная по рукам и ногам тугими ремнями, от которых у нее затекло тело, вряд ли больше суток.

Или двух? Или даже трех?

А потом она ради кружки воды подпишет все, что угодно.

Только вот что она должна подписывать — все, что Геныч хотел, он уже получил. Так к чему это похищение?

Дверь снова открылась, появился все тот же субъект в сопровождении нескольких типов в медицинских балахонах.

— Инна Евгеньевна, сейчас снимут ремни, однако не советую вам применять физическую силу. Иначе нам придется снова приковать вас к каталке.

— Вот полежите с мое в такой позе, вот затекут у вас конечности, тогда и попробуйте применить физическую силу к своим похитителям. Ах, забыла, вы не жертва похищения, вы — его исполнитель!

Инну отстегнули, и она, дернувшись, вдруг поняла, что не может подняться. Что они ей впрыснули, неужели нечто, что навсегда обездвижило ее?