Биография Бога: Все, что человечество успело узнать

Галилей стал возражать, что Тридентский собор обозначил авторитет Библии лишь в вопросах веры и нравственности, а гелиоцентрическая теория не относится ни к одной из этих категорий. Поучать Беллармина, главного ревнителя чистоты католичества, относительно решений Собора было не очень мудро. А Галилей к тому же увлекся: стал подавать свои эксперименты как решающее доказательство, которого не хватало Беллармину. [641] Однако ученый выдавал желаемое за действительное: наблюдения за солнечными пятнами, фазами Венеры и приливами – аргумент сильный, но не решающий. Вообще, обе стороны были слишком уверены в своей правоте. [642] Галилей был, конечно, прав, что нельзя из библейской поэзии вычитывать научную информацию. Еще со времен Августина такой подход считался нормой для западных экзегетов, и Беллармин шел вразрез с богословской традицией. Однако Галилей не оказался на высоте собственных же стандартов научного доказательства, а также недооценил значение гипотез и вероятностных предположений в науке. Более того, вопреки своим принципам, он начал смешивать науку и религию и вступил на минное поле библейской интерпретации. [643] Если бы он высказывался в более осторожной модальности, как было бы и уместно с учетом тогдашнего состояния науки, он остался бы в мире с Церковью. А он стал утверждать, что у него на руках доказательства. Доказательств же не было. В 1616 году сочинение Коперника «Об обращении небесных сфер» и трактат Фоскарини включили в Индекс. Галилея тучи миновали стороной. Беллармин даже выдал ему сертификат, в котором указывалось, что Галилею не нужно отрекаться от каких-либо своих теорий. [644]

Однако в 1623 году у Галилея снова начались неприятности. Дело было так. Папой стал его старый друг Маттео Барберини (Урбан VIII). Урбан радушно принял Галилея в Риме и сказал, что тот может писать о гелиоцентрической теории все, что вздумается, но с оговоркой, что речь идет лишь о гипотезе. Галилей вернулся во Флоренцию и возобновил работу над «Диалогом о двух главнейших системах мира». Однако тут беда подоспела с другой стороны: два покровителя Галилея оказались замешаны в испанских политических интригах при папском дворе, впали в немилость, и по касательной это задело Галилея. [645] Ученый же подлил масла в огонь, присовокупив к «Диалогу» абзац следующего содержания. Симпличио («Простак») – персонаж, который неубедительно представляет новую аристотелевскую ортодоксию, – заявляет, что теория Коперника не истинна и не доказана и что «большой дерзостью было бы желать стеснить и ограничить божественное могущество и премудрость единственным человеческим измышлением». [646] Но это – прямая цитата из опубликованного текста самого папы Урбана! Естественно, папа был не в восторге, услышав, что она исходит из уст персонажа, само имя которого было оскорбительным. 12 апреля 1633 года Галилея вызвали в «Священную канцелярию» и обвинили в непослушании. 22 июня он был вынужден зачитать текст отречения, стоя на коленях, после чего вернулся во Флоренцию, где жил под домашним арестом.

Что же мы видим? Когда Коперник изложил свои идеи в Ватикане, папа их одобрил. А девяносто лет спустя труд «Об обращении небесных сфер» попал в Индекс запрещенных книг. В 1605 году Фрэнсис Бэкон (1561—1611), советник английского короля Якова I, объявил, что конфликта между наукой и религией быть не может. Однако открытость уступала место догматизму и недоверчивости. В новой Европе уже не будет места ни скептицизму Монтеня, ни психологическому агностицизму Шекспира. К началу XVII века начало меняться представление об истине. Фома Аквинский не узнал бы свою теологию в том виде, какой ей придали после Тридентского собора. Его апофатический восторг перед Неведомым заменили жесткой догматической нетерпимостью и желанием расставить все точки над «и». Духовность молчания уступала дорогу многословным спорам, а отказ давать определения – агрессивным дефинициям догм. Вера все больше отождествлялась с вероучением, верой в учения человеческие, что в конечном счете не способствовало ее крепости.

* * *

Впрочем, первыми западными атеистами были не христиане, запуганные клириками, а евреи, жившие в самой либеральной стране Европы. Их история позволяет многое понять в нынешней религиозной ситуации. К началу XVII века, когда остальная Европа находилась в жестких тисках экономического спада, Нидерланды переживали «золотой век». Страна процветала и вела экспансию. Новый сектантский догматизм был чужд голландцам. К концу XVI века некоторым евреям-маранам разрешили эмиграцию из Португалии. Они стали уезжать в Венецию, Гамбург, Лондон и особенно в Амстердам, который стал их Новым Иерусалимом. В отличие от других европейских стран, в Голландии евреи не были ограничены рамками гетто. Они становились успешными предпринимателями и свободно общались с язычниками. Прибыв в Амстердам, мараны радовались возможности исповедовать свою веру без стеснений.