Число семь, однако ж, заставило меня немного задуматься. Я хоть и не верю никаким женским причудам, но в понедельник, например, ничего не стану предпринимать, даже не выйду из дверей. Раз не послушался я внутреннего своего голоса, вышел в этот день. Что ж? В помойную яму угодил, обвалялся и вылез черт-чертом оттуда… Точно так же и цифра семь в настоящем случае очень меня обеспокоила.
– На следующий год буду как Абдул-Меджид, – сказал я машинально.
– Какой Абдул-Меджид? – спросила она.
– Турецкий император! У того триста человек детей…
– Охота тебе язык чесать… Люди добрые радуются, когда Бог дает им детей…
– Э!.. Да ты обсчиталась… – сказал я, заметив вылезающего из-под нее восьмого ребенка. – Поищи-ка хорошенько… Может, еще у тебя там есть.
– Перестань зубоскальничать, мне не до смеху!.. – простонала она, закрыв глаза и сдержав вздох.
– М… черный!.. – проговорил я сквозь зубы, а у самого так и закипело внутри. Опять, думаю, тут дело ее черного, чертообразного кузена…
– Что ж такое? – прервала моя сожительница. – Бабушка моя была черная…
– Врешь! Твоя бабушка была пегая… Ты сама мне говорила. Что ты отвертываешься…
– С отцовской стороны… Ох!.. Какие обидные подозрения. Ох! Как под ложечкою вдруг закололо…
– Врешь!.. У отца твоего вовсе не было бабушки!.. – хватил я, совершенно вышедши из себя.
– Ты бы дал мне воды, да сам бы вышел… Что ты говоришь?.. Не было у отца моего бабушки!..
– Была… – оправился я, – да не черная!..
– Дай, ради самого неба, воды… во рту хоть принеси… Дух не могу перевести… Какую чепуху несешь… Не его ребенок… оттого что черный!..
– Я этого так не оставлю! – зашипел я. – Колотить я тебя не стану, я человек нового порядка… Я найду другое средство…
– Делай, что знаешь… Может, я и сама умру…
– Ну, да эти штуки-то нам известны… Не разжалобишь, не на такого наскочила! Что за дьявольщина за такая, бабы совсем перебесились. Модой сделалось изменять мужьям! Одна перед другой щеголяет! Разве в этом состоит ваша эмансипация, черт бы вас подрал!
– Пощади, пожалуйста!.. Как извозчик выражаешься!
– Я пощажу вас, мадам, вы угадали. Я не буду делать вам никаких насилий. Мы, слава тебе Господи, пока еще коты, не люди! У тех ежели жена – сатана, то нет средств избавиться от такого блага! Одна только могила или нож в бок. Вот еще славно! Сами на себя накладывают кандалы. У нас другие законы. Разводная, матушка, и баста! Долой с глаз! Делай там, что твоей душеньке угодно будет, но не у меня в доме. Подбери подобных себе георгин; разведи целый сад, но только не в моей квартире. Даю тебе три дня сроку. Когда оправишься, марш! Детей я оставлю себе. Я должен отвечать за их будущность, которую не могу поручить такой распутной матери. Черного купидона своего можешь взять с собою, чтоб сличить копию с оригиналом.
Я, однако ж, не дождался ее выздоровления, а покинул сам прежде нее квартиру лавочника.
– Прости, – сказал я ему, уходя, – ты любезный человек, славный потомок древних варягов, с твоей древней славянской ленью и грязью, с твоим глинистым хлебом, с твоими толстокожими пирогами, с твоими ржавыми селедками, с твоей минеральной осетриной, с твоим каретным чухонским маслом, с твоими тухлыми яйцами, с твоими плутнями, обвешиванием и приписыванием, и наконец, твоей божбою, что твой гнилой товар – первый сорт. И расстаюсь я с тобой без сожаления. Если еще мне встретятся на долгом пути моей жизни подобные тебе экземпляры, то я убегу в леса. Лучше жить со зверями, чем с такими людьми. Прощай!