Биография кота Василия Ивановича, рассказанная им самим

Да, кстати! Скажите, что это нынче за обыкновение? Зачем вы позволяете ложиться особенно от вас, на диване? Это еще что за новость?.. Вот какое еще баловство! Это из рук вон, что теперь мужчины выделывают!.. Ведь это, небось, мужчина не сделает со своею возлюбленной (не женой, то есть); не сделает потому, конечно, что его возлюбленная не позволит ему этого сделать; а как же смеет он пускаться на такие штуки относительно жены своей? Воля ваша, ведь это ни на что не похоже, как они у вас распущены!.. Скажите, что же они в этом случае приводят для своего оправдания? (Уж, разумеется, не вы их гоните от себя, уж, конечно… понятно!..) Что же они приводят в этом случае для своего оправдания? Жарко, небось, говорят?.. Смотрите, какие нежности!.. А первые месяцы после свадьбы не было жарко? Тогда, небось, верно, все было хорошо! А-а! То-то вот и есть, что они, верно, смотрят на вас, как на апельсин, а на вашу любовь – как на еду, на обед…

Я начал говорить о том, что женатый человек легче всего соблазняется в холостой компании. Непременно!.. И я тоже пал вследствие своего увлечения… Положим, мы, коты, не пьем ни коньяку, ни хересу – не то что люди; нам, не то что вам, не надобно прибегать к возбуждающим средствам… У нас кипит природа!..

Вот какое было со мною приключение. Жена моя ходила напоследях… А у меня и давай нечистая сила мутить кровь!.. Ночей не сплю, всякая дрянь лезет в голову, потерял аппетит, исхудал совсем. Дай, думаю, пойду, развлекусь немного, подышу чистым воздухом, освежусь…

Вышел во двор… Ночь темная. Осмотрелся. Гляжу… Целое кошачье заседание возле конюшни: две кощенки и штук шесть котов, все сорвиголовы, молодежь, холостые… Думаю: я женатый, поопытней вас буду насчет дамского общества… Но, уверяю вас, никакой дурной мысли при этом не было у меня, – ей-ей, нет, а так, хотел ничего больше, как рассеяться… А между тем вышло совсем другое. Никогда не нужно играть огнем, как раз обожжешься.

Пробираюсь я между новой для меня ассамблеей, заглядываю то той, то другой кошечке в глаза, – недурны, так себе… Вот одна брюнетка и обратила на себя мое внимание. Приближаюсь, поклонился с вежливой улыбкою. Она мне ответила тем же и спросила:

– Вы, верно, приезжий, нездешний?

– Да! – отвечал я, немного замявшись.

– Я ужасно как люблю иностранцев, – прибавила она. – Они такие деликатные…

«Почему же, – подумал я, – она считает меня иностранцем? Уж не потому ли, что у меня хвоста нет?»

– Вы, конечно, англичанин, – заговорила она снова. – Это сейчас видно по вашему типу… Они все блондины, с золотистым отливом… Мне страх как нравится этот цвет волос!.. Мой папаша тоже был блондин!..

«Хорош блондин! – подумал я. – Просто рыжий, как огонь… Ну да ничего; пускай и я, по-ейному, буду блондин…»

– Не из Девоншира ли вы? – продолжала она спрашивать.

– Из Девоншира… – отвечал я, как артиллерийский офицер на вопрос дивизионного своего командира, не первая ли там в стороне стоит бригада, берет под козырек и словно эхо отвечает: «Первая, ваше превосходительство».

– Не хотите ли спеть со мною дуэт? – предложила она.

– Хоть секстет, – говорю, чуть не задыхаясь от радости.

– Нет! Секстет – это будет много… Дворник у нас в доме… – запинаясь, проговорила она, – не большой любитель пения…

«Говори лучше, – подумал я, – что потчует вас чем ни попало: метлой, лопатой или булыжником за ваши дуэты, квартеты и квинтеты…»

– Пойдемте лучше на наш чердак!.. – позвала меня моя возлюбленная.

Господа! Я не знаю, как вы, но, по-моему, надо быть кретином, идиотом или принадлежать к безбородому братству воздержания, чтоб отказаться от такого лестного предложения.

Я поблагодарил и отправился, но опять-таки повторяю: без всякой задней мысли… Между тем темнота на чердаке, куда мы укрылись с моей концертанткой, фосфорический свет месяца, сверкание глаз у любимого предмета, нечаянное прикосновение к волосам на ее теле, этим отчаянным проводникам любовного электричества, – все это сильно воспламенило мою кровь и ум, и я, сам не знаю как, сделался изменником супружеской верности.

В первые минуты совесть страшно как насела на меня. Я бы в то мгновение желал не видать больше никогда моей милой, причины моего увлечения… О, совесть! Ты торговка-лепетунья с толкучего рынка!.. Язык твой – дьявол, который мучает свою жертву все время, пока она сама не почувствует твоего ничтожества и не вырвется на волю…