Биография Воланда

Сложно представить, что дороги Казандзакиса и Булгакова пересекутся. Но это возможно. И хотя их пути по московским улицам были параллельны, обоих авторов занимали очень близкие темы, связанные с идентификацией Иисуса Христа, интерпретацией его мыслей.

В художественном пространстве Москвы грек встречает много русских, советских авторов, еще необтесанных коммунистической властью и очень часто предельно откровенных с ним. Это тем более интересно, так как Казандзакис знал русский язык и понимал контекст. Вот так 6 ноября 1925 года он за бутылкой водки получает исповедь поэта Клюева. Его впечатления превращаются в эпизод в книге зарисовок «Письма Эль Греко»:

«В тот же вечер я познакомился с самым мистическим и самым чувственным мужицким поэтом — Николаем Клюевым. Белокурая и жидкая борода, лысый лоб; ему, наверное, сорок лет, но выглядит как будто ему семьдесят; он говорил низким, очень ласкающим голосом:

— Я не принадлежу к тем русским, которые делают политику и пушки, но к той рудной жиле чистого золота, из которой сделаны легенды и иконы, — сказал он мне с тайной гордостью, — от нас зависит настоящая Россия.

Он замолк, как будто сожалел, что раскрыл свои мысли; но гордость, которая жила в нем, взяла верх, он не мог удержаться:

— Быки и медведи не могут разбить врата Судьбы. Но сердце голубя может.

Он наполнил водкой стопку и стал пить маленькими глотками, щелкая языком, — довольный. Он снова пожалел, что разговорился; он полузакрыл глаза, посмотрел на меня.

— Не слушай, что я говорю, я сам не знаю, что я говорю, я — поэт».[57]

Он ведет беседу с автором, чья поэзия выросла из философии голгофских христиан и который вопреки официальной антирелигиозной пропаганде идет вспять со своим пониманием Христа.

Казандзакис даже материально, как он считал, помог Клюеву, когда совершил у него покупку. Первого июля 1928 года, не называя имени, он сообщает в письме к своему греческому биографу Превелакису: «Я купил у одного крупного мистического поэта великолепную Новгородскую Богоматерь. Грусть глаз и простота линий чудесны»[58].

Но путь Казандзакиса лежит именно параллельным Булгакову курсом. Он скорее выступает этаким прозаическим «Бездомным», когда сообщает в одном из писем о своих замыслах: «Я хотел обновить и дополнить священный Миф, лежащий в основе великой христианской цивилизации Запада. Это не просто „Жизнь Христа“».

Перелом в восприятии жизни произошел у писателя в дни немецкой оккупации Греции. Тогда, находясь на острове Эгина, он задумывает роман о последних днях Иисуса и его подлинном искушении накануне распятия. И это кажется естественным для человека, переживающего нацистский апокалипсис. Роман «Последнее искушение Иисуса Христа» вышел в 1951 году в семи странах Европы. Но не в Греции. На родине автор подвергается травле, и только вмешательство королевской семьи остановило волну нападок в прессе.

Объединение греческих писателей выдвинуло Казандзакиса на Нобелевскую премию по литературе. В 1957 году в голосовании с разницей в один голос его обогнал Альбер Камю, который даже признался, что Казандзакис заслужил чести «в сто раз больше», чем он.

3

Вообще, это странное навязчивое желание переписать Евангелие ведет в очень «темный лес». Греческий автор ищет так называемые искушения Христа, некую альтернативную реальность для своих теологических предположений.

Позднее в одном из писем от 27 ноября 1952 года Казандзакис признается: «…в Голландии я имел интересные дискуссии с пасторами относительно теологической стороны произведения, — многие возмущены тем, что Христос имел искушения. Но работая над этой книгой, я чувствовал то, что чувствовал Христос, сам становился Христом и положительно знал, что великие и весьма заманчивые искушения, зачастую закономерные искушения приходили к нему, препятствуя в пути на Голгофу. Но откуда знать про то богословам?»

Тем интереснее для нас, как Казандзакис решал сцену встречи Пилата с Христом.