Биография Воланда

Кроме того, в это время он позволял себе печататься за границей. В Париже в 1929 году выходит последняя прижизненная и бесцензурная публикация второго тома романа. А затем и весь роман переиздается в Риге.

И атака на Булгакова критиками, и издание за границей — все это приводит к жестким последствиям: его пьесы снимаются из репертуара. Его не печатают. Он попадает в изоляцию, и поступление денежных средств уже невозможно.

Накал этих атак в прессе оказался не абстрактным и не безобидным.

Владимир Киршон был не просто вождем РАПП, он часто выступал с открытыми и публичными призывами к травле в инквизиционном смысле, к физическим расправам. В 1930 году с трибуны II Московской областной партийной конференции он вопрошал: «Какие же „идейки“ пытаются протащить буржуазные писатели в своих произведениях, какие мотивы наиболее характерны в творчестве наших врагов? Будучи представителями разгромленного класса, представителями гибнущей буржуазной культуры, они пытаются доказать, что за весь период революции пролетариатом ничего не сделано и ничего не достигнуто»[46].

Далее Киршон наваливается на друга Булгакова писателя Замятина. Докладчик указывал: «Описывая в одном из своих недавних рассказов рабочего, буржуазный писатель Замятин пишет: „Кругом Васильевского острова далеким морем лежал мир: там была война, потом революция. А в котельной у Трофима Ивановича котел гудел все так же, манометр показывал все те же девять атмосфер“.

Как видите, товарищи, в этой цитате видно философию одного произведения Замятина и, как я говорил, философию значительного круга произведений буржуазной литературы»[47].

В этом же выступлении он прямо заявляет, не называя фамилий: «Я думаю, нам не мешает за подобные оттенки ставить к стенке (Аплодисменты. Смех)».

На XVI съезде ВКП (б) Киршон продолжил жесткую линию. Он говорил: «Мы, товарищи, обязуемся на нашем участке бороться за проведение генеральной линии партии. Мы обязуемся проводить беспощадную борьбу с буржуазным крылом литературы и искусства, мы обязуемся давать решительный отпор проявлениям правого уклона и примиренческого отношения к нему в нашей среде»[48].

Шабаш происходил не только вокруг имени Булгакова. Но на него он подействовал сильнее. Резюме своего положения писатель подводит 24 августа того злосчастного 1929 года. В письме к брату Николаю он сетовал: «Положение мое неблагополучное. Все пьесы мои запрещены к представлению в СССР и беллетристической ни одной строчки моей не напечатают. В 1929 г. совершилось мое писательское уничтожение. Я сделал последнее усилие и подал Правительству СССР заявление, в котором прошу меня с женой моей выпустить за границу на любой срок»[49].

Это письмо было действительно написано. И отправлено Сталину, Калинину. Но ответа на него получено не было. Он встречается с начальником Главискусства Свидерским, а тот уже сообщает об этой беседе секретарю ЦК ВКП (б) Смирнову.

И надо сказать, что демарш Булгакова не остается незамеченным: 3 августа 1929 года Смирнов отправляет записку в Политбюро ЦК ВКП (б) Вячеславу Молотову:

«В Политбюро ЦК ВКП(б), тов. Молотову В. М.:

Посылая Вам копии заявления литератора Булгакова и письма Свидерского — прошу разослать их всем членам и кандидатам Политбюро. Со своей стороны считаю, что в отношении Булгакова наша пресса заняла неправильную позицию. Вместо линии на привлечение его и исправление — практиковалась только травля, а перетянуть его на нашу сторону, судя по письму т. Свидерского, можно.

Что же касается просьбы Булгакова о разрешении ему выезда за границу, то я думаю, что ее надо отклонить. Выпускать его за границу с такими настроениями — значит увеличивать число врагов. Лучше будет оставить его здесь, дав АППО ЦК указания о необходимости поработать над привлечением его на нашу сторону, а литератор он талантливый и стоит того, чтобы с ним повозиться. Нельзя пройти мимо неправильных действий ОГПУ по части отобрания у Булгакова его дневников. Надо предложить ОГПУ дневники вернуть»[50].

Но в октябре 1929 года книги Булгакова изымаются из библиотек.