Тот роман-криптограмма, который создал Булгаков, оказался весьма защищенным от множества прямых подозрений. Ильф и Петров, его бывшие коллеги по «Гудку», не видели в романе ничего антисоветского и даже предлагали автору помощь в публикации, которая, вероятнее всего, сопровождалась и приличным гонораром, а Булгакову уже при жизни могла бы принести тот самый успех беллетриста, о котором он мечтал. Однако Михаил Афанасьевич отказывается от идеи, и, думается, не только из-за потери истории с Христом и Пилатом. Оставляя роман в столе, он придает ему криптографическую значительность, делает шарадой вольнодумцев и эрудитов. Ведь это роман-месть — месть времени и людям.
Булгаков озабочен возможностью нанести ответный удар, и это даже фиксируется в Справке секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «Об откликах литераторов и работников искусств на снятие с репертуара пьесы Д. Бедного „Богатыри“» от 16.11.1936:
«М. Булгаков, автор „Дней Турбиных“: „Это редкий случай, когда Демьян, при его характере, не будет злорадствовать: на этот раз он сам пал жертвой, — а не подхихикивать над другими. Пусть теперь почувствует сам“»[185]
.Но высказывания и реплики — это тлен. Они могут дойти только в информдокументах НКВД. А последний удар миру и своим врагам он пытается усиленно закончить в 1938 году. К этому времени растянутое почти на десять лет написание книги начинает медленно сопротивляться автору, наползая прежними редакциями на новые пласты, создающиеся под актуальное время. Такая структура, очевидно, тормозит процесс, и значит, надо по-настоящему спешить.
Елена Сергеевна Булгакова пишет: «В 1938 году он отложил „Записки“[186]
для двух своих последних пьес, но главным образом для того, чтобы привести в окончательный вид свой роман „Мастер и Маргарита“. Он повторял, что в 1939 году он умрет и ему необходимо закончить Мастера, это была его любимая вещь, дело всей жизни»[187].Писатель болен, и теперь его задача обогнать время, чтобы послание будущему было завершено до того момента, когда его сердце остановится.
Диагноз, поставленный Булгакову: хроническая почечная недостаточность. В октябре 1939 года его осматривает один из лучших врачей Лечебно-санитарного управления Кремля профессор Мирон Семенович Вовси, автор монографии «Болезни органов мочеотделения». Выводы мрачны. Булгакову дается для жизни еще три дня, но он проживет еще полгода. И главный стимул — желание завершить роман.
Десятого ноября писатель вызывает нотариуса и составляет завещание, которое продолжает дополнять еще один день. «Дописать прежде, чем умереть!..» — это клятва самому себе.
Булгаков дописывает свою жизнь, и это логичное решение — роман уходит в будущее. Он напомнит об авторе тогда, когда это будет возможно. Вспомним, что в разных редакциях романа Булгаков забрасывал события то в 1943-й, то в 1945 год. Однако отказ от этих путешествий во времени приводит его к окончательному, каноническому тексту, который прерывается на фразе: «Так это литераторы за гробом идут?»
Такую церемонию Булгаков уже видел, когда хоронили Маяковского. И свою он предполагал такой же, как и его литературный оппонент и театральный конкурент. Поэтому избирается кремация.
И самое важное, что Булгаков боится будущего забытья, того, которое ему пророчил Маяковский в пьесе «Клоп», внося в словарь умерших слов: «Бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков…»
Страхом посмертного забытья пронизан и последний разговор с соседом по подъезду драматургом Алексеем Файко: