Бирит-нарим (СИ)

   Лабарту ждал. Город шумел, наполнялся движением. К полудню, когда когда солнечный свет превратился в жар, опьянящий демонов и нестерпимый для людей - Лагаш стих, его голос стал похож на шелест волн. Но солнце миновало зенит, склонялось все ближе к закату, и город вновь пробудился. Удлиннились тени, зазвучал гонг в храме.

   Никто не придет.

   Лабарту спустился во двор, вышел на улицу. Солнце и ожидание расплавили мысли, и в сердце сплетались обида и злость, рвались наружу, заставляя ускорить шаг.

   Но это были детские чувства, их нельзя выпускать на волю. Он был хозяином Лагаша и должен был встретить тех, кто пришел на его землю. Тех, кто нарушил закон.

   Когда дома остались позади, улица превратилась в утоптаную тропу, а воздух наполнился запахами тростника, воды и сырой глины, - тогда Лабарту понял, что чужак не одинок. Тихий отблеск силы рядом с ним, отражение отражения... Лабарту пошел медленнее, прислушиваясь к чувствам. И, еще не увидев, знал, - пришедших двое, они связаны родством, ведь так похоже и переплетено мерцание их силы.

   Эти двое не обернулись, словно не почувствовали приближение. Так сидели - на берегу, среди вечерних теней, смотрели на закатное небо.

   Ни души вокруг - люди не задерживаются возле ночлега демонов, звери разбегаюся, птицы улетают прочь. Остается лишь шелест тростников, запах крови, пролитой давно, и аромат цветов у воды.

   Еще пара шагов, и Лабарту готов был позвать, окликнуть вслух, - но не пришлось.

   Чужак поднялся, стремительно, как зверь в степи, застигнутый врасплох. Его волосы горели медью, взгляд был неприветливым и темным.

   Так же быстро, словно тень за спиной чужака, вскочила с земли девушка. Лабарту успел увидеть белый цветок в ее волосах, и успел понять - эти двое связаны кровью сердца.

   И тогда сказал то, что так долго повторял в мыслях.

   - Я сын Шебу и Тирид. - Вечерний свет струился в дыхании, окрашивал каждое слово алым. - Я Лабарту, хозяин Лагаша.

   Чужак медлил, и показалось - не ответит, нападет, и надо будет драться за свой город.

   Но тот заговорил.

   - Я Эррензи из Ниппура.

   По голосу его и по глазам, было ясно - считает, что каждый слышал о нем. О демоне священного Ниппура, города, где сплетаются все дороги земли черноголовых.

   Но об этом чужаке никто не рассказывал Лабарту, и имена других демонов держались в тайне. Лишь родители и Энзигаль - вот и все, кого он знал. Остальные были частью испытания, тенями по ту сторону одиночества, за маревом горизонта.

   И кем бы ни был Эррензи из Ниппура, он преступил закон, который нельзя нарушать.

   - Ты не спросил меня и пил кровь на моей земле, - сказал Лабарту.

   Чужак склонил голову набок, прищурился, а когда заговорил, казалось, что выбирает ответ, слово за словом.

   - Я слышал, хозяева Лагаша покинули свой город.

   Я не знаю о нем, но он других демонов знает.

   - Я сын Шебу и Тирид, - повторил Лабарту. - Этот город - мой.

   - Я не знал об этом, - сказал Эррензи. Его жесты были под стать голосу - раздраженные и резкие. - Откуда было знать, если ты не появлялся?

   Сплетенные жизни города, сеть каналов, шепчущий тростник на берегу и прозрачный вечерний воздух, - все отдалилось. Осталось лишь уходящее солнце, горело в крови, звало. Алый свет растекался по земле, звон, незнакомый и долгожданный, переполнял слух, захватывал душу, - сейчас, сейчас, вот он настал, миг первой битвы.

   Ярость сдержать труднее, чем жажду - но он сумел.

   Он должен был услышать, что еще скажет Эррензи из Ниппура.

   Девушка, стоявшая за спиной у чужака, подалась вперед, словно хотела прижаться к своему хозяину, - но замерла, не коснувшись. Цветок в ее волосах был окрашен закатом, а темные глаза переполнял страх.

   Но другой страх, не тот, что у всех женщин Лагаша.

   Лабарту улыбнулся, глядя на нее.

   Может быть, мне не придется драться... Мы не связаны родством, но эта женщина может связать нас. И демонов Лагаша вновь будет трое, как прежде.

   Все еще улыбаясь, проговорил:

   - Красавицу ты оживил своей кровью, Эррензи из Ниппура.

   - Тику моя! - ответил чужак, и голос его звучал так же резко, как прежде.

   Лабарту кивнул - знал, это так, - и продолжил:

   - Раздели со мной то, что принадлежит тебе, а я разделю с тобой то, что принадлежит мне, и не будет повода для вражды.

   И ветер у воды, и шорох травы, и даже стук сердца, - замерли, словно замерло время.

   Потом чужак крикнул:

   - Она моя! И только попробуй!..

   Ярость, непохожая на ярость битвы, затмила мысли. Грохот сердца был невыносим, и мысли, не успев родиться, превращались в оскорбления и брань. Лабарту едва слышал, что кричал сам, и слова чужака были теперь почти неразличимы. Злость и обида сжигали кровь, и сдерживать их он не хотел и не мог.

   Но чужак остановился первым. Замолк на полслове, и, пока его крик еще звенел в воздухе, повернулся к девушке. Вздохнул, глубоко, закрыв глаза, и сказал:

   - Пойдем, Тику. Это негостеприимная земля.

3.

   Этой ночью он не вернулся в свой дом. Мысли, обжигающие и злые, будили голод, заставляли сердце стучать неровно. И путь, окрашенный обидой и уколами жажды, привел на площадь.