Бирит-нарим (СИ)

   Долгие годы Лабарту кочевал в степи, и сколько женщин перебывало возле очага в его шатре? Не счесть. И Ашакку взял в жены, как и прочих, -- на недолгий срок. Но миновала одна зима, затем вторая, и понял, что пройдет дюжина лет, пора будет менять облик и имя, а оставить Ашакку -- не сможет. И понял, что хочет делить с ней все -- чувства и мысли, солнце и кровь. Обратил, сделал экимму, и больше не был одинок.

   Но я не выбирал ее, не искал среди людей ту, что достойна оживления кровью... Как и Кэри...

   Да, в том, лесу, где скитался он, становясь то человеком, то демоном, то зверем, он не искал никого и не выбирал. Но заметил ее на берегу ручья, одетую в шкуры, иду щую к воде. Ее движения, неторопливые и осторожные, солнечный свет, вспыхнувший на волосах - коснулись его сердца. И понял, что хочет украсть ее, забрать и оставить себе. Понял и не раздумывал ни мгновения -- сделал то, что пожелал.

   Я хотел, чтобы она всегда была рядом... Но Кэри умерла, из-за меня.

   А Ашакку уходит, далеко, за горы Загроса. И слова, сказанные ею, справедливы.

   Ночный воздух был полон запахами реки, трав и далеких костров. Лабарту остановился, чтобы сделать глубокий вдох, и решение пришло само.

   Не стану ждать и полагаться на случай. Выберу самую лучшую женщину, оживлю своей кровью, и буду жить в радости.

   Словно в ответ речная птица вскрикнула в зарослях тростника и вдалеке завыла гиена.

   Зу ждала ответа. По губам ее блуждала улыбка, выбившаяся из-под гребня прядь змелась возле шеи, пальцы неспешно скользили по ожерелью.

   -- Ночлег в твоем кочевье был бы желанным для меня, -- проговорил Лабарту. Степной ветер развевал занавесь у входа, но жаркая духота подступала все ближе, мешала говорить. Словно огонь разожгли в очаге посреди шатра, как в зимнюю ночь... -- Но сегодня к закату солнца я переправлюсь через реку, уйду прочь из степи.

   Зу повела плечами, сбрасывая сползшую накидку, и качнула головой.

   -- Ночь в моем кочевье -- не лучшее время, -- сказала она, вкрадчиво и тихо. -- В шатре этом тесно. Даже когда мой муж вдалеке... Вторая жена моего господина, мой сын, ее дочь, мой брат с женой и детьми -- все они ночуют здесь...

   Лабарту закрыл глаза. За опущенными веками плясали цветные пятна, красные и рыжие, -- рваные языки пламени в темноте.

   -- Твой муж, должно быть, лишен сердца, -- отозвался он, -- раз заставляет тебя тосковать в одиночестве.

   Зу засмеялась. Не открывая глаз, Лабарту поймал ее ладонь, сжал обеими руками.

   -- Но я могу развеять твою тоску, -- продолжал он, и слова рождались сами, текли легко. -- Могу скрасить тягостные часы ожидания. Солнце еще не миновало полдень, весь день впереди...

   -- И впрямь, буду рада, если гость скрасит мое одиночество. -- Голос Зу стал глубже и темнее. Глубже колодцев, темнее безлунной ночи. -- И все же шатер моего господина -- не лучшее место. -- Она осторожно освободила свою ладонь и продолжила: -- Вверх по течению, у самой воды растет старая ива. Если желает мой гость, пусть идет туда, а я приду следом.

   -- Да, -- ответил Лабарту и открыл глаза. -- Буду ждать тебя там.

3.

   Ночной путь и палящее солнце сделали свое дело -- глаза слипались, клонило в сон. Хотелось лечь прямо тут, возле шуршащих тростников, подставить лицо живительным лучам и погрузиться в сновидения. В полдень не приходят кошмары, в полдень силы вливаются в тело вместе с солнечным светом, уносят все печальные мысли. Даже жажда может отступить, если спать в пылающем зное. Пусть на время, но может...

   Нет. Не сейчас.

   Лабарту отступил к стволу дерева и сел в тени, пронизанной яркими дрожащими бликами.

   Ветер шептал что-то в склоненных ветвях ивы. Листья ее шелестели, касались ленивой воды Евфрата.

   Она придет, и я обращу ее... И, не медля ни мгновения, уведу с собой в Баб-Илу. Да, сделаю так.

   Он ждал, глядя, как колышется на земле узор света и тени. Из-под камня выползла ящерица -- погреться. Замерла на миг и тут же метнулась прочь.

   Придет ли?..

   Мгновения отмерял по ударам сердца, и каждое из них казалось дольше предыдущего.

   Если нет... вернусь в кочевье и уведу с собой.

   И, когда ждать уже стало невыносимо, Лабарту услышал, как она идет.

   Еле слышные шаги -- ступни ее привычны к раскаленной степной земле, и легко ступают по тропинке. Вот тихий шорох -- должно быть, краем широкой одежды задевает она ветви тамариска, но сама едва замечает это... Лабарту чувствовал ее приближение, ток крови, тепло жизни.

   Зу вынырнула из зарослей, остановилась на краю тропы и улыбнулась. И показалось, что снова настало лето, и воздух задрожал от зноя. Лабарту сам не заметил, как оказался рядом, схватил ее, не дал заговорить.

   На губах ее был вкус фиников и меда. От поцелуев воздух стал еще жарче, и раскалилась земля под ногами. Зу прижалась к нему. Сквозь одежду Лабарту чувствововал ее тело, но пытался узнать лучше, -- ладони скользили без остановки, комкали грубую льняную ткань, стремились скорее избавиться от преграды.