Бирюк

— Не… нет! — возразила, но не сделала ни малейшей попытки сопротивления, когда он резко потянул меня к себе, буквально распластав по своей мощной груди. А я и поддалась, прильнула, размазалась по нему, как теплое масло. Голова закружилась, как сама собой запрокинулась, губы вспыхнули, открываясь в поисках пропавшего вмиг воздуха. А может, совсем и не в нем я нуждалась. Точно не в нем.

— Хочешь… ведь хочешь… — пробормотал Николай, не поцеловав, а просто скользнув открытым ртом по коже горла, а меня тряхнуло и выгнуло. — Хочешь… и я хочу… пиздец как хочу… Выберемся — я с тебя с живой не слезу… Поняла?

— Нет… нельзя… неправильно… — бормотала я, цепляясь за его плечи и уплывая, нет, со страшной скоростью проваливаясь в ужасную бездну порочного желания. Дрянь я, какая же блудливая дрянь! — Нельзя…

Бормотала, а сама подставлялась под его ласкающий мою шею, плечо, обнажившееся в сползшем вороте свитера, рот. Гнулась, втиралась в него, в его жесткие ладони, грубо шарившие повсюду, тискающие то грудь, то ягодицы, сама вдавливалась животом в выпиравший твердый член. И внезапно оказалась без всего этого безумия, плюхнувшись задницей на лежанку.

— Тормозим, Сашк. Выбраться сначала… — дыша, как и я, взахлеб, рыкнул Николай, отступив от меня, и зыркнул хищно, что аж сжалась вся от дикой смеси страха и предвкушения. — Потом… заебу.

Он отвернулся, взявшись ковыряться на полках, что вдоль стены, а я сидела, пялясь ошалело в его широченную спину, давясь дыханием и возвращающимся чувством тотального стыда. Да как же так-то? Не я это. Не я!

Николай вернулся ко мне с ворохом чужой одежды в руках, и на миг я испытала импульс ломануться от него. Сломя голову прочь, куда угодно, только бы от этого мужчины, одним касанием способного уничтожать все то, что я знала о себе как о женщине, о верной, любящей жене. О человеке с четкими принципами и понятиями о порядочности, морали. Нормальности. Он дотрагивался, и я становилась безмозглой нуждающейся грешной плотью. Все исчезало. Жизнь моя обычная, Гошка, боль и унижение от тех отморозков, скорое неизбежное возвращение в реальность, где я должна буду теперь до скончания века жить с осознанием собственного предательства.

— Так, давай-ка посмотрим, во что обрядить тебя, чтобы не замерзла, — Николай бубнил, разворачивая вещи, не глядя на меня. Его дыхание еще не совсем выровнялось, и на скулах горели красные пятна. — Вот, давай сначала в пару слоев нательное на тебя наденем. Свитер сними.

Я послушалась. Все стало плохо. Мы застыли опять. Я — голышом сидящая на лежанке. Он — на корточках передо мной. Взгляд остекленевший шарит по моему телу. По синякам. По коленкам сбитым. По соскам, съежившимся и торчащим. А меня снова уносит. От боли и дурноты в тягучую трясину вожделения. В животе тянет, поясницу сводит от желания прогнуться, подставиться под этот его взгляд-прикосновение.

— Одевайся, Сашк, — мотнул головой Николай, разгоняя этот наш общий жаркий морок. — Вот ведь штырит…

Я стала натягивать чужие, пахнущие пылью вещи. Чихнула.

— Чистое все тут у Яра, просто лежит черт-те сколько, — нахмурился мужчина, взявшись натягивать на меня одну за другой три пары теплых носков. — Обуви никакой, правда, нет лишней, кроме резиновых сапог. Но в них ты утонешь. Так что на мне опять поедешь.

Я только кивала, послушно позволяя рядить себя, что ту капусту, соглашаясь со всем. Потому что я ему доверяла. Он знал, как и что надо делать. Он меня спасет, выведет. Я ему верю. А себе вот больше нет. Кто я теперь? Незнакомка для самой себя.

— Ты сказал про пять лет назад. Мы разве знакомы? — неожиданно вспомнила я, когда уже стояла в его теплой куртке в дверях, наблюдая, как Николай делает последние приготовления. Залил печку, сложил по карманам всякие мелочи, похоже, ключи и документы моих похитителей, патроны. Взял обрез, повесил мне на плечо. Сунул за пояс себе пистолет, тоже, видимо, добытый у них.

— Я тебя знаю, — неопределенно дернул плечами он и подтолкнул на выход, мешая внимательней всмотреться в лицо. — Мы свадьбу вашу с этим… Гошей охраняли, кукла.

Он на секунду скривился брезгливо.

— Так, ну двинули с богом, — он легко вскинул меня на плечи и зашагал по хрустящему снегу. Лежать поперек его плеч, будто тюк какой-то, было неудобно, да и ломота и озноб с болью подступили с новой силой, но я жаловаться не собиралась.

— Я тебя не помню, — прошептала виновато. Отчего — и сама не понимаю. Просто… как можно было его не заметить? Не запомнить? Вот такого… огромного. И это совсем не о физическом объеме, росте, мышцах.

— Ну и хер с ним. Зато теперь не забудешь. — Это однозначно. Никогда. — Держись давай, Сашк, резво надо нам.

Я только и могла, что схватиться за его плечо и держаться, когда он с шага перешел на бег. Мельком только скользнула взглядом, ища следы вчерашнего кошмара, но ничего не увидела. Даже остов сгоревшей машины снегом запорошило.

— Ориентир на берегу не запомнила? — спросил Николай минут через десять перемещения вдоль шумной реки.