Бироновщина. Два регентства

За пятнадцать лтъ, однако, вншность ея сильно измнилась. Необычайная дородность, особенно поражавшая въ утреннемъ свтлоголубомъ капот, при отсутствіи корсета; головной уборъ — красный платокъ, рзко выдлявшій смуглость лица, и всего боле долговременная болзненность длали ее на видъ значительно старше ея 46–ти лтъ… Брови она еще красила, но румяниться и блиться уже перестала, и, вмсто воды и мыла, употребляла для очищенія кожи только топленое масло, отъ чего цвтъ ея кожи казался еще смугле. Выпуклые, широко–разставленные глаза будто опухли и были окаймлены темными кругами; углы рта были страдальчески опущены.

При появленіи любимой племянницы, впрочемъ, хмурыя черты императрицы нсколько прояснились. Еще боле обрадовалась лежавшая y ея ногъ левретка: съ веселымъ лаемъ она вскочила съ своей вышитой подушки и, виляя хвостомъ, подбжала къ принцесс. (Въ скобкахъ замтимъ, одному изъ титулованныхъ шутовъ, бывшему камергеру, было поручено кормить эту собачку и приносить ей каждый день отъ «кухеншрейбера» кринку сливокъ).

— Здравствуй, Цытринька, здравствуй! — поздоровалась Анна Леопольдовна съ собачкой; затмъ, подойдя къ своей царственной тетк, пожелала ей добраго утра, поцловала руку и тутъ же представила ей Лилли:

— Вотъ, ваше величество, моя маленькая фаворитка.

Государыня взоромъ знатока оглядла снизу вверхъ стройную, гибкую фигуру двочки.

— Молодая березка! А я вдь и то думала, что ты еще коротышка. Недотрога какая! По щек даже не смй потрепать. А щечки–то какія алыя! На алый цвтокъ летитъ и мотылекъ.

«Ну, ужъ мотылекъ!» вспомнила Лилли про Бирона, но на словахъ этого, конечно, не выразила, а только пуще зардлась.

— Ну, Богъ проститъ, — милостиво продолжала императрица. — Ты вдь хоть и нмка, а говоришь тоже по–нашему?

Сама Анна Іоанновна, не смотря на то, что цлыхъ двадцать лтъ провела въ Курляндіи, все еще не освоилась хорошенько съ нмецкою рчью, а потому попрежнему предпочитала русскій языкъ.

— Говорю, ваше величество, отвчала, — ободрившись, Лилли. — Я родилась въ Тамбовской губерніи…

— О! да y тебя и выговоръ–то совсмъ русскій, чище еще, чмъ y покойной сестрицы. Можетъ, ты и русскія псни пть умешь?

Лилли замялась. Мало–ли распвала она въ дтств разныхъ псенъ съ своими сверстницами, дворовыми двчонками! Но государыня, чего добраго, прикажетъ ей еще пть сейчасъ при всхъ…

— Ну, что же молчишь? Отвчай! — шепнула ей сзади по–нмецки Юліана.

— Простите, ваше величество, — пролепетала Лилли: — y меня хриплый голосъ…

— Ну, тогда теб цна грошъ.

Юліана, имвшая уже случай слышать, какъ звонко Лилли заливается въ своей комнатк, не хотла обличить ее въ явной лжи, но сочла все таки полезнымъ пристыдить ее немножко и доложила государын, что двочка зато мастерица здить верхомъ, даже безъ сдла, какъ деревенскія дти.

— Скажите, пожалуйста! — улыбнулась Анна Іоанновна. — Ну, когда–нибудь посмотримъ y насъ въ манеж, непремнно посмотримъ.

Въ это время въ саду закаркала громко ворона.

— Проклятое вороньё! — проворчала государыня и выглянула въ окно. — Такъ и есть: опять надъ моимъ окномъ! Точно имъ и другого мста нтъ. Подайте–ка мн ружье!

— О, mein Gott! — послышался сдавленный вздохъ изъ устъ стоявшей около царскаго кресла придворной дамы.

Не смя до сихъ поръ отвести глазъ отъ императрицы, Лилли только теперь взглянула на эту барыню, въ которой тотчасъ узнала вчерашнюю спутницу государыни, герцогиню Биронъ. Небольшого роста, но съ пышнымъ бюстомъ, 36–ти лтняя герцогиня была бы и лицомъ, пожалуй, даже недурна, не будь ея кожа испорчена оспой, не напускай она на себя чрезмрной важности и не имй она, кром того, непохвальной привычки то–и–дло приподнимать брови, — что придавало ея самимъ по себ правильнымъ чертамъ выраженіе пугливаго высокомрія.

— Какъ это ты, Бенигна, не привыкаешь на конецъ къ выстрламъ? — замтила ей Анна Іоанновна. — Ну, да Господь съ тобой! Дайте мн лукъ и стрлы.

— Eccolo, madre mia! Вотъ теб мой самострлъ, — подскочилъ къ ней вертлявый, черномазый субъектъ, въ которомъ, и безъ шутовскаго наряда, не трудно было узнать любимца царицы Педрилло по его звучному итальянскому говору и, казалось, намренному даже искаженію русской рчи (что мы, однако, не беремся воспроизвести). — Но, чуръ, не промахнись.

— Кто? я промахнусь? Ни въ жизнь!

— А вотъ побьемся объ закладъ: какъ промахнешься, такъ подаришь мн за то золотой. Хорошо?

— Хорошо.

Натянувъ самострлъ, государыня, почти не цлясь, спустила стрлу. Въ тотъ же мигъ ворона, пронзенная стрлой, слетла кувыркомъ внизъ, цпляясь крыльями за древесныя втви, и шлепнулась замертво на земь.

— Per Dio! — изумился Педрилло и съ заискивающею беззастнчивостью неаполитанскаго лаццарони протянулъ ладонь:

— Ebbene, made, una piccola moneta.

— Это за что, дуракъ?

— Да мн ночью приснилось, что ты все же подарила мн золотой, и я положилъ его уже себ въ карманъ.

— Такъ можешь оставить его y себя въ карман.

Неаполитанецъ почесалъ себ ногою за ухомъ, а товарищи его разразились злораднымъ хохотомъ.