Бироновщина. Два регентства

Тутъ вошедшій камеръ–юнкеръ доложилъ, что кабинетъ–министръ Артемій Петровичъ Волынскій усерднйше просить ея величество удостоить воззрніемъ нкій спшный докладъ.

Анна Іоанновна досадливо насупилась.

— Скажи, что мн недосужно. Вчно вдь не впопадъ!

— А то, матушка–государыня, велла бы ты спросить его: гд блая галка? — предложилъ одинъ изъ шутовъ.

— Какая блая галка?

— Да какъ же: еще на запрошлой масляниц, помнишь, повелла ты доставить въ твою менажерію блую галку, что проявилась въ Твери. Ну, такъ докол онъ ее не представитъ, дотол ты и не допускай его предъ свои пресвтлыя очи.

Государыня усмхнулась.

— А что жъ, пожалуй, такъ ему и скажи.

Камеръ–юнкеръ вышелъ, но минуту спустя опять возвратился съ отвтомъ, что, по распоряженію его высокопревосходительства Артемія Петровича, тогда–же было писано тверскому воевод Киревскому, дабы для поимки той блой галки съ присланными изъ Москвы помытчиками было безъ промедленія отправлено потребное число солдатъ, сотскихъ, пятидесятскихъ; что во всеобщее свдніе о всемрномъ содйствіи было равномрно въ пристойныхъ мстахъ неоднократно публиковано и во вс города Тверской провинціи указы посланы; но что съ тхъ поръ той блой галки никто такъ уже и не видлъ.

— Пускай пошлетъ сейчасъ, кому слдуетъ, подтвердительные указы, — произнесла Анна Іоанновна съ рзкою ршительностью.

Не отходившая отъ ея кресла герцогиня Биронъ, наклонясь къ ней, шепнула ей что–то на ухо.

— Hm, ja, — согласилась государыня и добавила къ сказанному: — буде–же y Артемія Петровича есть и въ самомъ дл нчто очень важное, то можетъ передать его свтлости господину герцогу для личнаго мн доклада.

Камеръ–юнкеръ откланялся и вновь уже не возвращался.

Между тмъ къ императриц подошла камерфрау Анна Федоровна Юшкова и налила изъ склянки въ столовую ложку какой–то бурой жидкости.

— Да ты, Федоровна, своей бурдой въ конецъ уморить меня хочешь? — сказала Анна Іоанновна, впередъ уже морщась.

— Помилуй, голубушка государыня! — отвчала Юшкова. — Самъ вдь лейбъ–медикъ твой Фишеръ прописалъ: черезъ два часа, молъ, по столовой ложк. Выкушай ложечку, сдлай ужъ такую милость!

— Да вотъ португалецъ–то, докторъ Санхецъ, прописалъ совсмъ другое.

— А ты его, вертопраха, не слушай. Степенный нмецъ, матушка, куда врне. Ты не смотри, что на видъ будто невкусно; вдь это лакрица, а лакрица, что медъ, сладка.

— Сласти, Федоровна, для двокъ да подростковъ, а въ наши годы–то что тлу пользительнй.

— Да чего ужъ пользительнй лакрицы? Пей, родная, на здоровье!

— Дай–ка я за матушку нашу выпью, — вызвалася тутъ Буженинова, карлица–калмычка, и, разинувъ ротъ до ушей, потянулась къ подносимой цариц ложк.

Но подкравшійся къ ней шутъ д'Акоста подтолкнулъ ложку снизу, и все ея содержимое брызнуло въ лицо карлиц.

Новый взрывъ хохота царицыныхъ потшниковъ. Не смялся одинъ лишь Балакиревъ.

— Ты что это, Емельянычъ, надулся, что мышь на крупу? — отнеслась къ нему государыня.

— Раздумываю, матушка, о негожеств потхъ человческихъ, — былъ отвтъ.

— Уменъ ужъ больно! вскинулся д'Акоста. — Смяться ему, вишь, на дураковъ не пристало. Словно и думать не умютъ!

— Умный начинаетъ думать тамъ, гд дуракъ кончаетъ.

— Oibo! возмутился за д'Акосту Педрилло. — Скажи лучше, что завидно на насъ съ нимъ: не имешь еще нашего ордена Бенедетто.

— Куда ужъ намъ, русакамъ! Спасибо блаженной памяти царю Петру Алексевичу, что начальникомъ меня хоть надъ мухами поставилъ.

— Надъ мухами? — переспросила Анна Іоанновна. — Разскажи–ка, Емельянычъ, какъ то–было.

— Разскажу теб, матушка, изволь. Случалось мн нкоего вельможу (имени его не стану наименовать) не однажды отъ гнва царскаго спасать. Ну, другой меня, за то уважилъ бы, какъ подобаетъ знатной персон; а онъ, вишь, по скаредности, и рубля пожаллъ. Видитъ тутъ государь, что я пріунылъ, и вопрошаетъ точно такъ–же, какъ вотъ ты, сейчасъ, матушка:

"— Отчего ты, Емельянычъ, молъ, не веселъ, головушку повсилъ?

"— Да какъ мн, — говорю, — веселымъ быть, Алексичъ: не взирая на весь твой фаворъ, нтъ мн отъ людей уваженія, а нтъ уваженія оттого, что всхъ, кто теб служитъ врой и правдой, ты жалуешь своей царской милостью: кого крестомъ, кого чиномъ, кого мстомъ, а меня вотъ за всю мою службу хоть бы разъ чмъ наградилъ.

"— Чего–жъ ты самъ желаешь?» спрашиваетъ государь.

«Взялъ я тутъ смлость, говорю:

"— Такъ и такъ, молъ, батюшка: поставь ты меня начальникомъ надъ мухами.

«Разсмялся государь:

"— Ишь, что надумалъ! Въ какомъ разум сіе понимать должно?

"— А въ такомъ, говорю, — и понимать, что по указу твоему дается мн полная мочь бить мухъ гд только самъ вздумаю, и никто меня за то не смлъ–бы призвать къ отвту.

"— Будь по сему, говоритъ, — дамъ я теб такой указъ.

«И своеручно написалъ мн указъ.