Бисмарк

Понимая сложившуюся ситуацию, Бисмарк искал контакт с Великобританией. В январе 1889 года был предпринят первый зондаж на предмет заключения оборонительного договора против французской агрессии. Бисмарк подчеркивал, что это соглашение должно способствовать «не усилению на случай войны, а ее предотвращению»[775], и готов был предоставить своему партнеру для размышления любое необходимое количество времени. Одновременно он заявил в Рейхстаге: «Я рассматриваю Англию как старого и традиционного союзника, с которым у нас нет конфликтующих интересов»[776]. Однако после двухмесячного размышления британский премьер-министр маркиз Солсбери заявил, что не может ответить на германское предложение ни согласием, ни отказом. Тем не менее в принципе от сотрудничества с Берлином он не отказался. Бисмарк понял это совершенно правильно: как стремление при необходимости опереться на Германию против России, не давая ничего взамен.

Вильгельм не понимал и не одобрял тонкой дипломатической игры, которую вел канцлер. Он считал Германию достаточно сильной, для того чтобы не заботиться о плетении хитрой паутины дипломатических комбинаций. В этом он опирался на значительную часть немцев, не понимавших, почему великая держава должна вести себя как можно скромнее. Даже в ведомстве иностранных дел Бисмарка критиковали за его спиной за старческую боязливость и избыточную осторожность. К тому же к военным кайзер прислушивался в гораздо большей степени, чем к политическому руководству. Поэтому попытка Бисмарка в 1889 году улучшить отношения с Россией, включавшая в себя допуск российских ценных бумаг на Берлинскую биржу, вызвала резкое противодействие со стороны кайзера. Противоречия, однако, были более фундаментальными: Вильгельм II грезил о «мировой политике», приобретении новых колоний, строительстве сильного военного флота. Бисмарк же предпочитал осторожную игру на европейской шахматной доске.

В течение 1889 года отчуждение между Бисмарком и Вильгельмом II нарастало. Набирала мощь и коалиция, работавшая на свержение «железного канцлера». В нее входили деятели военной верхушки, честолюбивые молодые придворные, представители различных политических сил и «тайная оппозиция» в рядах государственного аппарата. Присоединились к этой коалиции и влиятельные фигуры, долгие годы работавшие вместе с Бисмарком и поддерживавшие его, однако считавшие, что в нынешних условиях политика «железного канцлера» ведет прямиком в тупик. К их числу принадлежали, например, один из лидеров правых национал-либералов Йоханнес Микель и дядя молодого императора, великий герцог Фридрих I Баденский. Общая усталость от многолетней «диктатуры канцлера» была очень сильна.

Острая фаза кризиса началась осенью 1889 года в связи с борьбой против социал-демократии. Наступил очередной срок продления Закона о социалистах, и Бисмарк ужесточил его еще больше, в частности, сделав бессрочным. В таком виде законопроект был неприемлем даже для входивших в «картель» партий, в частности для национал-либералов. Лидер консерваторов Отто фон Хельдорф[777] отправился во Фридрихсру, чтобы добиться уступок со стороны канцлера. «Князь категорически отказался, заявил, что он не терпит «поджимания хвоста» и «дезертирства», что наступает время «железа и крови» и так далее. Господин фон Хельдорф очень спокойно разъяснил, что речь идет о сохранении «картеля»; князь ответил, что он тоже этого хочет, но не согласился ни на одну из необходимых мер. Даже слабо разбираясь в чужих для меня вопросах, я понял, что мы движемся в тупик», — писал в своем дневнике присутствовавший при этой беседе Швейниц[778].

Чего добивался Бисмарк? Возможно, он специально провоцировал серьезный политический кризис, для того чтобы предстать в роли единственного человека, способного справиться с бурей, и тем самым привязать к себе молодого императора. К этому времени канцлер уже начал понимать, что его положение в опасности. «Новый помещик не находит общего языка со старым управляющим», — образно заявил Бисмарк в декабре 1889 года[779]. Добровольно уходить в отставку он не собирался. Политика стала настолько важной составной частью его жизни, что «железный канцлер» был просто не в состоянии отказаться от нее и удалиться на покой. Однажды он заметил, что пристрастия человека — словно форели, живущие в пруду; постепенно они поедают друг друга, «пока не остается лишь одна толстая старая форель. У меня с течением времени страсть к политике поглотила все другие страсти»[780].