Бисмарк. «Железный канцлер»

Первое столкновение с Францией не заставило себя долго ждать. Оно было связано с небольшим великим герцогством Люксембург, расположенным на стыке границ Франции, Бельгии и Северогерманского союза. Люксембург принадлежал королю Голландии, но являлся членом Германского союза и Таможенного союза, образованного под эгидой Пруссии. В столице герцогства, считавшейся союзной крепостью, стоял прусский гарнизон. Наполеон III, жаждавший территориальных приобретений, уже давно устремил свои взоры на Люксембург. Приобрести его он собирался вполне законным путем, купив у голландского монарха. С кончиной Германского Союза для этой сделки, казалось, исчезли последние препятствия, тем более что во время переговоров с Бенедетти в августе 1866 года Бисмарк отнесся к ней с явной благосклонностью.

К началу 1867 года франко-голландские переговоры уже почти пришли к завершению, оставалось лишь выяснить мнение Пруссии, без согласия которой голландский монарх не хотел предпринимать никаких шагов. Позиция Бисмарка по этому вопросу была достаточно сложной. С одной стороны, глава прусского правительства в течение предшествующих месяцев на неоднократных переговорах с французами поддерживал надежды последних на приобретение Люксембурга — по крайней мере, не давал им решительного отпора. По-видимому, сам он не видел в таком незначительном расширении французской территории большой проблемы. С другой стороны, он прекрасно понимал, что уступка «наследственному врагу» даже «клочка немецкой земли» может вызвать взрыв возмущения у национально настроенной северогерманской общественности.

Поэтому Бисмарк предпринял ряд решительных шагов для того, чтобы оставить Париж ни с чем, выступить в роли защитника немецких земель, однако в то же время не доводить дело до войны. Во второй половине марта 1867 года были опубликованы тайные оборонительные и наступательные союзы с южногерманскими государствами (что неизбежно задевало интересы Франции), а 1 апреля в Учредительном рейхстаге прозвучал запрос лидера национал-либералов Беннигсена, касавшийся люксембургского вопроса: правда ли, что исконно германская земля достанется галлам? Комизм ситуации заключался в том, что запрос был инициирован самим Бисмарком.

Сохраняя полное спокойствие, глава правительства дал развернутый и весьма туманный ответ, из которого следовало, что Пруссия своего согласия на передачу Люксембурга не давала и, более того, считает подобную сделку противоречащей немецкому национальному чувству. «Союзные правительства верят в то, что ни одна чужая держава не нарушит права немецких государств и немецкого населения; они надеются быть в силах защищать и оберегать эти права»[380]. Голландский король немедленно отказался от продажи Люксембурга, исключительно выгодная для Франции сделка была сорвана.

Над Европой нависла угроза новой войны. Бисмарк заявлял о том, что вывести войска из Люксембурга и, тем более, видеть его в руках Франции — значит запятнать прусскую честь. Немецкая и французская пресса немедленно подняли шум, говоря об унижении и угрозе национальным интересам. Прусские военные во главе с Мольтке решительно выступали за войну. «После войны, которая у нас позади, нельзя желать второй кампании, и никто не желает ее менее, чем я, — заявил шеф генерального штаба в одной из бесед в кулуарах рейхстага. — И все же я должен надеяться, что нынешний повод будет использован для войны с Францией (…) Чем раньше мы выступим, тем лучше. Нынешний повод хорош. У него национальная основа, которую надо использовать»[381].

Сам Бисмарк высказывался гораздо более осторожно. В беседе с влиятельным консервативным депутатом Бетузи-Хуком он заявил, что верит в войну с Францией в течение ближайших пяти лет, но далек от того, чтобы развязывать ее без крайней на то необходимости. «Только за честь страны — не надо путать ее с так называемым престижем — и за ее самые жизненные интересы можно начать войну. Ни один государственный муж не имеет прав начать ее лишь потому, что он субъективно считает ее неизбежной в рамках определенного срока. Если бы во все времена министры иностранных дел следовали за своими королями и верховными главнокомандующими в ходе кампаний, история знала бы меньше войн. Я видел на поле боя и, что еще хуже, в лазаретах цвет нашей молодежи раненым и больным, я до сих пор вижу из своего окна идущих по Вильгельмштрассе инвалидов, которые смотрят наверх и думают, если бы не тот человек наверху, который устроил злую войну, я бы был сейчас здоров. Эти воспоминания не оставят мне ни одного спокойного часа, если я смогу обвинить себя в том, что начал войну легкомысленно или из честолюбия (…). Я никогда не посоветую Его Величеству начать войну, которая не продиктована глубочайшими интересами Отчизны»[382].