Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Мы научены тем, что язык – это не что иное, как система различий, и в этом смысле общество потребления (как и любое другое условное общество) – это язык. Потребление исходит из различий и возвращается к ним, таким образом система замыкается, становится цикличной и получает возможность воспроизводить самое себя. Два полюса ее замыкания – это собственно потребление и, конечно, производство. Производство предполагает потребление и наоборот, то есть для сохранения системы необходимо поддерживать и культивировать оба полюса: «Общество потребления – это также общество обучения потреблению, социальной дрессировки в потреблении, то есть новый и специфический способ социализации, появившийся в связи с возникновением новых производительных сил и монополистическим переустройством экономической системы с высокой производительностью»[171]. Соответственно, нет лучшего способа служить данной системе, чем потреблять – лучше и больше, тоньше и дифференцированней. Хороший гражданин и хороший потребитель – это одно и то же лицо, ибо гражданское общество и есть общество потребления, и нет ничего более демократичного и апеллирующего к равенству, нежели система потребления. В потреблении все равны, потому что все являются частями одной и той же структуры, все в равной мере служат ее воспроизводству и самосохранению, все участвуют в запуске ее сложного механизма. Различия в типах потребления не отрицают заложенного в нем демократического принципа, потому что различия здесь носят внутрисистемный характер, поэтому всё, что вписывается в систему и вступает внутри нее в предполагаемую игру различий, уже тем самым оказывается в отношении системного равенства. Потребитель кефира и потребитель норковой шубы на самом деле равны, ибо оба на равных участвуют во внутрисистемном процессе дифференциации знаков. Значит, при различии знаков мы имеем тождество самого потребления. А это, без сомнения, и есть демократия.

Отсюда: «Точка зрения, согласно которой система живет структурным неравновесием и нищетой, а ее логика не конъюнктурно, а структурно в целом амбивалентна: система поддерживается, только производя богатство и бедность, производя столько же неудовлетворения, сколько и удовлетворения, столько же вреда, сколько и прогресса. Ее единственная логика заключается в самосохранении, и в этом смысле ее стратегия состоит в удержании человеческого общества в неустойчивом положении, в постоянном дефиците. Известно, что система традиционно и мощно помогает себе войной, чтобы выжить и восстановиться. Сегодня механизмы и функции войны интегрированы в экономическую систему и в механизмы повседневной жизни»[172]. Одинаково демократичны богатство и бедность, расточительность и бережливость, зло и добро – потому что они являются полюсами, одинаково необходимыми для работы всей системы в целом. Равенство – это системная, а не знаковая категория, ибо система и есть тождество (равенство) своих элементов, а сами элементы, сами знаки определяются исключительно через различия внутри самотождественной системы. Здесь нет никакого дуализма, но правит бал «искренняя» солидарность.

В обществе потребления, как уже отмечалось, живет не привычный классический индивид, но какая-то более сложная его модификация – homo consumans, как его называет Бодрийяр. Это знаковый человек, настоящий информационный джанки, который питает себя уже не кислородом, но средствами массовой информации. СМИ – настоящая знаковая машина, ибо единственная их цель – превращение любого события в знак (одно дело ДТП, другое – рассказ о нем в СМИ): «Суть средств массовой информации, следовательно, такова: их функция состоит в нейтрализации живого, уникального, событийного характера мира, в замене многообразной вселенной средствами информации, гомогенными друг другу в качестве таковых, обозначающих друг друга и отсылающих один к другому. В крайнем случае они становятся взаимным содержанием друг друга – и в этом тоталитарное «послание» общества потребления»[173].

Резюмируем вместе с Бодрийяром: «Как мы видели, логика потребления определяется как манипуляция знаками. В ней отсутствуют символические ценности созидания, символическое отношение внутреннего характера, она целиком ориентирована на внешнее. Предмет утрачивает свою объективную целесообразность, свою функцию, он становится частью более обширной комбинаторики, совокупности предметов, где его ценность относительна. С другой стороны, он утрачивает свой символический смысл, свой тысячелетний антропоморфный статус и имеет тенденцию исчерпаться в дискурсе коннотаций, в свою очередь соотнесенных друг с другом в рамках тоталитарной культурной системы, могущей интегрировать все значения, какое бы происхождение они ни имели»[174].