Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Итак, прагматика наказания, о которой я уже сказал, имеет следующий характер: «Надо рассчитывать наказание, памятуя о его возможном повторении, а не в зависимости от характера преступления. Надо принимать во внимание будущий беспорядок, а не прошлое правонарушение. Надо добиваться того, чтобы у злоумышленника не возникло желание повторить преступление и чтобы возможность появления подражателей была исключена»[176]. Фуко расчленяет эту новую прагматику на составляющие ее элементы и проводит их кропотливую опись. Кратко восстановим ее для наглядности.

Прагматика наказания должна подчиняться строгой системе правил. Правило минимального количества: «Преступление совершается потому, что обеспечивает определенные выгоды. Если связать с идеей преступления идею скорее невыгоды, нежели выгоды, оно перестанет быть желанным»[177].

Правило достаточной идеальности: «Наказание должно использовать не тело, а представление. Или, точнее, если оно использует тело, то не столько как субъекта, переживающего боль, сколько как объект представления: воспоминание о боли должно предотвратить повторение преступления, точно так же как зрелище, сколь угодно искусственное, физического наказания может предотвратить распространение заразы преступления»[178].

Правило побочных эффектов: «Наказание должно оказывать наибольшее воздействие на тех, кто еще не совершил проступка…»[179]

Правило абсолютной достоверности: «Мысль о всяком преступлении и ожидаемой от него выгоде должна быть связана с мыслью о наказании и его результате – совершенно определенной невыгоде, связь между ними должна расцениваться как необходимая и неразрывная»[180]. Законы должны быть ясными и доступными. Полиция и юстиция должны действовать вместе, ибо никакое преступление не должно ускользнуть от правосудия. При этом судопроизводство не должно быть тайным.

Правило общей истины: «Верификация преступления должна подчиняться критериям, общим для всякой истины. В используемых аргументах, в получаемых доказательствах судебное суждение должно быть однородно со всяким нормальным суждением»[181]. Отсюда и презумпция: «Подобно математической истине, истинность преступления должна быть признана только в том случае, если она полностью доказана».

Правило оптимальной спецификации: «Для того чтобы судебно-правовая семиотика покрывала всё поле противозаконностей, уменьшения количества которых добиваются, все правонарушения должны получить определение; все они должны быть классифицированы и собраны в виды»[182]. Иными словами, нужен кодекс. Так и осуществляется переход от власти над телом к новому типу власти, которое располагается уже не извне, но внутри подвластного тела. Перечисленные правила должны быть буквально прописаны в теле для того, чтобы надежно вписать в него исходную для них власть: «Глупый деспот приковывает рабов железными цепями; истинный политик связывает их еще крепче цепью их собственных мыслей; первое ее звено он закрепляет в надежной точке – в разуме. Связь эта тем крепче, что мы не знаем, чем она держится, и считаем ее делом собственных рук»[183]. Точно наркотик: он владеет тобой изнутри тебя самого.

Избыточный театр наказания, служащий самолюбию суверена, заменяется массивным и монотонным тюремным аппаратом, который отныне выполняет функции скорее школы, нежели сцены. Школы – потому что он должен обучить индивида подчиняться, ибо подчинение, как ни удивительно, есть большое искусство, требующее для своего освоения времени и сил. Безусловно, всем нам такое известно не понаслышке, ибо и сама школа в том виде, в котором мы ее застали, берет свое начало в тех же правилах и практиках, топиках и техниках, которые конституируют мир тюрьмы эпохи Модерн. Тюрьма и школа – почти идентичные образования не только в фантазиях обиженного на жизнь школьника, но и в «объективном» историческом процессе. Тюрьма, как и школа, дрессирует индивида, и поэтому оба эти института имеют дело уже с совершенно новым типом власти: с властью дисциплинарной.

Очевидно, тюрьмой и школой всё не ограничивается – дисциплинарная власть в неизменном виде существует, к примеру, и в армии, и на фабрике. У всех у них одни и те же задачи: вписать в тело индивида определенный набор команд, схем и навыков. Все указанные институты Фуко называет просто – дисциплинами: «Человеческое тело вступает в механизмы власти, которые тщательно обрабатывают его, разрушают его порядок и собирают заново. Рождается «политическая анатомия», являющаяся одновременно «механикой власти». И далее: «Так дисциплина производит подчиненные и упражняемые тела, «послушные» тела»[184].