Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Что же касается Бодрийяра, то он предлагает нам теорию совсем другого уровня, осуществляя в ней переход от реальности к так называемой гиперреальности, от телесного уровня – к бестелесному. Власть отстраняется от тела и рассеивается по общественной системе, которая, разумеется, структурирована как язык. По сути, власть и есть эффект языка, необходимый момент функционирования системы, работа различия, дифференциации символического порядка. В обществе потребления нет, как кажется, грубого физического принуждения, речь даже не идет о привычных естественных потребностях, ибо всё потребление здесь – это потребление знака, погоня за социальным различием, статусом, брендом. Вещи отходят на второй план, теряются где-то на фоне работы означивания – не так важно, какая вещь означивается на данном витке системы, важно, что она именно означивается. Я покупаю автомобиль не потому, что он мне так уж нужен, совсем напротив, в современных условиях я прогорю на парковке, техническом обслуживании и взятках лицам при исполнении. Я покупаю автомобиль потому, что он приписывает мне структурное значение, помещает меня на новый уровень системы, обозначает мой статус и степень моей востребованности среди других участников этой системной игры.

Два типа власти: одна овладевает телом, другая осуществляется через язык. Одна насилует плоть, другая склоняет к символическим актам. Одна может быть кровавой, другая, скажем, позорной. Возвращаясь в мир «Голого завтрака», мир контроля и истязаемых тел, попытаемся определиться, какой тип власти пронизывает этот мир.

Попытаемся – и тут же погорим на этом, потому что Берроуз, как истинный литератор, не скованный особенной теоретической этикой, оказывается хитрее нас всех, вместе взятых. А именно, схватывая тело и знак в различии, он средствами литературы сплавляет их в единый и нераздельный образный поток, в котором знак есть тело и тело есть знак (не о том ли на свой лад писали и Бодрийяр, и Фуко, по какой-то таинственной прихоти не понявшие один другого?). Так, галактика потребления, данная в чистом экспериментальном виде ситуацией наркооборота, захватывает вещи-тела посредством власти знака, но знак здесь не может быть реализован вне вещи-тела. Так наркоман, безусловно, вступает в социальное знаковое отношение, но агентом этого отношения по-прежнему является его реальное страдающее тело – как носитель и потребитель наркотика, вне которого наркотик не имел бы силы. Вся хитрость ситуации и заключается в том, что нам необходимо удерживать оба уровня концептуализации – реальный и знаковый, – вместе.

Тело – дважды: как плоть и как образ плоти. Власть в виде доктора Бенвея, выучившегося дисциплине Фуко, осуществляет себя посредством чудовищно тонких, сложнейших техник, но власть эта обернется ничем, если не будет осуществляться на реальном физическом теле, поставленном перед ней в лабораторных условиях заточения. Сплетая и сталкивая власть и потребление, Берроуз достигает немыслимого уровня описания, на котором обнаруживаются прафеномены человеческого и социального. Социальный (а других не бывает) человек есть существо, изначально поставленное в отношения власти и потребления, точнее, это одно и то же отношение, данное на разных уровнях осмысления. Берроуз без промедления редуцирует разность этих уровней к единой основе: реальность мучимых тел есть неразличимая слитность власти и потребления, метафорически данных в образе джанка. Джанки – как человек вообще. Пугающая правда, добытая на темном дне ложки.

*

С пугающей ясностью перед нами разворачивается что-то вроде порочного круга контроля. Человеческое существо, которому сатир Марсий рекомендовал вовсе не рождаться на свет, мгновенно попадает в тиски всевозможных зависимостей, точкой схождения которых является его собственное тело. Оно ограничивает в пространстве и в действии, не говоря уже про время его жизни, то есть время замедленного умирания; оно требует ресурсов и сил; оно обрекает на мучительный труд и во главу угла всего твоего существования ставит заботу о нем – властолюбивом и требовательном теле. Сома сема, говорили древние. Тело – могила. Тело – темница души, оно же совершенная пыточная камера, идеальная тюрьма, о проекте которой не грезил даже Иеремия Бентам. Оно предоставляет самые широкие возможности для того, чтобы ломать заточенный в нем дух – об этом отчасти и писал Фуко в «Надзирать и наказывать», но лишь отчасти. Берроуз сказал новое слово в теории пытаемых тел.