Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Слово Бодрийяру: «То же можно сказать и о книге «Надзирать и наказывать», о ее теории дисциплины, паноптики и прозрачности. Превосходная, но уже отошедшая в прошлое теория. Теория контроля через объективирующий взгляд, даже если он размельчен до уровня микроустройств, отошла в прошлое. Без сомнения, механизм симуляции так же далек от стратегии прозрачности, как эта последняя – от непосредственной и символической операции наказания, описанного Фуко»[187].

Перебрав в уме все остальные сюжеты Фуко, мы по той же самой логике сможем и их объявить симулякрами, потонувшими в волнах всё той же медоточивой речи. Сказанное о власти справедливо и применительно к сексуальности: «Барт сказал о Японии: „Сексуальность там существует в сексе и больше нигде. В Соединенных Штатах сексуальность существует повсюду, кроме секса“. А что, если секса больше не существует в самом сексе? Без сомнения, сексуальное освобождение, порнография и т. д. – все это свидетельствует, что мы присутствуем при агонии сексуального разума»[188]. Мы, разумеется, можем пойти и дальше – скажем, распространив аргументы Бодрийяра на самого Бодрийяра, сказав, что он, конечно, говорит вовсе не о Фуко, но только о симулякре Фуко, потому что реальный Фуко с головой исчез в пучине критического дискурса, и забывать, следовательно, нам надо не Фуко, но лишь его дискурсивный симулякр… Но мы не пойдем этой затоптанной дорогой.

Все титульные теоретические дискурсы нашего времени, таким образом, превращены в этакие модели или машины симуляции, которые, вбирая в себя некий объект, до того отвечавший принципу реальности, на выходе выдают сплошное подобие, очередной теоретический, слишком теоретический симулякр. Выдающиеся махины критики и подозрения, такие как марксизм или психоанализ, – всё это отжившая индустрия, как на конвейерной ленте производящая критические слова, в который тонут некогда реальные вещи. Тем же самым образом, которым, мы видели, вещь теряется в потреблении, в другом виде современного потребления – скажем так, теоретического, – теряются такие объекты, как власть, секс и производственные отношения.

Фуко виновен в том, что он не увидел гиперреальности своего теоретического дискурса. Мы не будем здесь выяснять, насколько справедливы обвинения Бодрийяра. Ограничимся тем, что попытаемся подвесить суть его колких нападок. Фуко всё еще одержим принципом реальности, он наивно верит в вещи, тогда как мир вещей давно канул в Лету, и сам Фуко, и все его современники с головой пребывают в мире сплошной симуляции, мире знаков и потребления – в мире потребления знаков. Так, наука давно поняла, что миром правит сплошная семиотика: наивные люди думают, что тело – это тело, а генетики знают, что тело – это тот или иной набор знаков, шифр, поток информации, цепочка ДНК. Это означает, что в каком-то смысле Бодрийяр был прав. И даже если Фуко вовсе не был так уж недальновиден, даже если сам он во множестве мест умело сводил принцип реальности к дискурсивным формациям и практикам, всё же нам ничто не мешает принять на время сторону неистового Бодрийяра и предположить, что «Надзирать и наказывать» повествует о реальных телах, данных нам в мире, как вещи.

Тогда мы получим дихотомию, членами которой и будут являться две разнородные теории: одна у Фуко, другая у Бодрийяра, а весь наш вопрос будет сводиться к тому, в каком положении между ними пребывает тот мир, который нам явлен в литературе Уильяма Берроуза – тоже, как мы усвоили, писавшего о власти и теле, о знаке, о вещи и о потреблении.

В теории (или псевдотеории) Фуко власть есть физический, реальный контроль над телами; объект власти – это живая плоть. Это очевидно в случае предельно физиологической власти суверена, но это же являет себя и в ином типе власти, который, заметно менее физиологично, подвергает телесность таким процедурам, которые должны быть усвоены ею на уровне записанных в теле техник. И пусть механизм такой власти стал не в пример более сложным, разветвленным и хитрым, всё-таки он остается телесным, реальным – он работает с телом, он изымает тело из общества и помещает его в специальные физические условия, он воздействует на тело и добивается от него телесных же рефлексов. Так, душа, о которой говорит Фуко, является, конечно, не бессмертной душой христианства, но некоторой психофизической единичностью, ощутимой и вполне постижимой научно.