Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Человек не только зависим, но человек также бежит от зависимости – вот две фигуры его существования. Они неразрывны, потому что и в бегстве от зависимости человек продолжает зависеть от самой зависимости, пускай и в негативном модусе. Если я отрицаю А, я отрицаю именно А, а не что-то другое, и поэтому я в определенной степени утверждаю А. Беглец от зависимости, человек не может убежать от нее окончательно – очевидно, для него это означало бы перестать быть человеком, умереть в качестве человека, – вернуться к животной природной данности или стать тотально свободным богом (что само по себе заманчиво, но проблематично – смотри «Бытие и ничто» Сартра). Но бегство есть его сущностная возможность, и поэтому он не полон, закрывая ее для себя.

Принять этот парадокс невозможной возможности, зависимой независимости или зависимого бегства от всякой зависимости – самое большее, на что мы способны, однако этой способности у нас никому не отнять. «Человек – это бесполезная страсть», – скажет Сартр, и будет нечеловечески точен. В нашем бегстве нет пользы, ведь польза – это другое название зависимости, однако именно в этой депрагматизации бытия таится возможность свободы. Выведенная из возможности в действительность, она превращается в непрерывный номадизм, фронтир без начала и без конца, в дорогу Мориарти-Керуака, в шизофреническое письмо Берроуза. Не останавливаться, ибо свобода в движении. Каждая остановка есть жертва вездесущему джанку-контролю, только и ждущему удобного случая подсадить тебя на очередную иглу: телевизора, Интернета, патриотизма, китайского чая или олигофренической поп-культуры. В конце концов, попытка к бегству – всегда только попытка и никогда не свершение, и поэтому всё это отдает каким-то юмором висельника: смех – уже кое-что, ведь животное не умеет смеяться.

Бегство есть непрерывное скольжение по поверхности господствующего бытия. С наркотиком от наркотика, с государством от государства, с литературой – от литературы. В сущности, из этих динамических фигур (если такое возможно) и состоит как творческая, так и вполне житейская биография Уильяма С. Берроуза, писателя и антрополога, который очень любил кошек (тоже ведь джанк). Ничто не истина, всё дозволено, часто повторял он. Кто-то наивный норовит услышать в этом, как ни странно, финальную истину бытия – в этом случае нужно прочитать эту формулу еще раз, медленнее. Из всего следует, что это – прошу прощения за комический оксюморон – что-то вроде этической прихоти, вариант кантовского als ob: жить надо так, как будто бы ничто не истина и всё дозволено…

Вот тогда на горизонте возникает шанс – невозможная возможность человеческой свободы. Не более чем пустой смех, обращенный в никуда – но в том-то всё и дело, в том-то и дело.

На полях: искусство негативности

«Милое воображение, за что я больше всего люблю тебя, так это за то, что ты ничего не прощаешь.

Единственное, что еще может меня вдохновить, так это слово „свобода“. Я считаю, что оно способно безраздельно поддерживать древний людской фанатизм. Оно, бесспорно, отвечает тому единственному упованию, на которое я имею право. Следует признать, что среди множества доставшихся нам в наследство невзгод нам была предоставлена и величайшая свобода духа. Мы недостаточно ею злоупотребляем. Принудить воображение к рабству – хотя бы даже во имя того, что мы столь неточно называем счастьем, – значит уклониться от всего, что в глубине нашего существа причастно к идее высшей справедливости. Только в воображении я способен представить себе то, что может случиться, и этого довольно, чтобы ввериться воображению, не боясь обмануться (как будто бы и без того мы себя не обманываем). Однако где же та грань, за которой воображение начинает приносить вред, и где те пределы, за которыми разум более не чувствует себя в безопасности?»

Андре Бретон – «Манифест сюрреализма».