Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Можно сопоставить это движение с той прогрессивной логикой симуляции, которую Жан Бодрийяр развивал в ряде своих текстов: «Есть три порядка симулякров:

– симулякры естественные, натуралистические, основанные на образе, имитации и подделке, гармоничные, оптимистичные и направленные на реституцию или идеальную институцию природы по образу и подобию Божию;

– симулякры продуктивные, направленные на повышение производительности, основанные на энергии, силе, ее материальном воплощении в машине и всей системе производства, – Прометеево стремление к глобализации и непрерывной экспансии, к высвобождению безграничной энергии (это желание является частью утопий, связанных с данным порядком симулякров);

– симулякры симуляции, основанные на информации, моделировании, кибернетической игре, – полнейшая операциональность, гиперреалистичность, нацеленная на тотальный контроль»[189]. Теперь, добравшись до третьей ступени, мы близки к тому, чтобы с ужасом обнаружить: тело, вокруг которого, как вокруг солнца, кружилось всё наше джанковое повествование, неумолимо стирается, проваливаясь в черную дыру (нет, аналогий с анусом избежать невозможно), развернутую неумолимой динамикой самодостаточных знаков…

Но так далеко мы пока не пойдем. Теперь же настало время подытожить то, что я намерен называть антропологией Уильяма Берроуза. В той мере, в какой это именно антропология, в ней должен присутствовать ответ на центральный антропологический вопрос: «Что такое человек?» И ответ действительно есть: человек – это зависимое существо. То есть зависимое сущностно, а не случайно – так, что понятие зависимости для него конститутивно, оно антропогенно.

Однако ничто ведь не мешает нам описывать животных, даже растения и вообще всё что угодно в терминах зависимости. Но это будет не та же самая зависимость, что конституирует антропогенез. Животное не зависит от своих инстинктов, оно и есть эти инстинкты, поэтому сменить «зависимость» (на деле псевдозависимость) от инстинктов на зависимость от, скажем, запаха гартензий животное не может. Это значит, что строго определенный набор инстинктов, то есть некая данность, а не сама зависимость от них, то есть отношение, конститутивна для животного существа. Итак, данность не есть отношение, отношение не есть данность, ибо отношение как раз и есть отношение между данностями.

Человек также представляет собой некую данность, и она в точности повторяет данность животного – вслед за Гегелем, Кожевом, Батаем назовем ее природой. А раз так, то природная данность не конститутивна для человека как именно человека, для человека в его сущностном отличии от животного. Верно: для него конститутивна не данность, но отношение. Еще точнее: человек есть такая данность, для которой определяющим фактором является вступление в отношение с иными данностями. Бытие-в-отношении, или просто бытие-с, Mitsein. И это отношение, сказал бы антрополог Берроуз, есть отношение зависимости – подчинения, подконтрольности, подвластности. Теперь понятно, почему джанк может быть признан универсальной метафорой человеческого бытия. По сути, человек и есть джанк.

И далее, получив центральную формулу антропогенеза, можно реализовать эту метафору на чем угодно, с привлечением любого материала, что и делает Берроуз с первой до последней своей строчки. Джанк: наркотики, секс, насилие, государство, религия, язык – всё имена господ, инстанций контроля и кафкианских Замков, которым подчинен человек и в коем подчинении он обнаруживает свою несчастную самость. И нет ли из этого выхода?

Вообще-то негативный ответ уже получен, ибо осознание сущностной, а не случайной, подконтрольности человеческого бытия само собой означает хотя бы дискурсивное, но всё же дистанцирование от инстанций контроля, то есть выход из-под контроля, волю к неповиновению. Мы говорили: власть позитивна, следовательно…

Берроуз пропитан страстью бунта, он изучает контроль. Он познает его, чтобы научиться от него ускользать. Книги Берроуза, как правило, начинаются с того, что кто-то куда-то и от кого-то бежит – вспомним начало «Голого завтрака», «Мягкой машины». Содержательно в его антироманах есть две основные фигуры: это статика, описывающая контроль (как босховские панорамы пыток), и динамика, описывающая бегство из-под контроля (сквозь время, пространство и между слов). Да и сам антироман есть бегство от традиционной романной формы, то есть специфически литературной формы контроля, имя которой жанр.