Битте-дритте, фрау-мадам

— Подумаешь, двумя ударами больше. Когда увидишь меня при нормальном освещении, поймешь, какая это сущая ерунда по сравнению с тем, что мне уже перепало за последние дни.

За весь путь до гостиницы мы не проронили ни единого слова. Администраторша «Юбилейной» в перерывах между заполнением бумаг, бросала на нас опасливые и в то же время любопытные взгляды. Что было неудивительно — наше противостояние ощущалось почти физически. Видимо поэтому и номера нам достались аккурат напротив.

— Завтра поговорим, — бросил Павел через плечо, терзая ключом замочную скважину. — Может быть, я немного остыну. Да и тебе не помешает. Только не вздумай опять смыться.

— Можешь не беспокоиться, не смоюсь. Только вымоюсь, — бурчу я под нос и аккуратно прикрываю за собой дверь, борясь с желанием хлопнуть ею как можно громче. Ему, видите ли, надо остыть! «Поговорим завтра»… Каков нахал! Я не собираюсь перед тобой оправдываться, миллионерский сынок. Так и заруби на своем только чудом не сломанном носу. Ты мне еще не муж! Да если бы и муж…

Господи, что за дурацкие мысли. Он же меня спас сегодня. В очередной раз вытащил из болота. Это же я его кинула. В прямом и переносном смысле. Я во всем виновата. И если прав на меня у него никаких нет, то уж на правду из моих уст он имеет все права. Я должна рассказать ему. Все. Ну, или почти все. А потом… Так и не додумав, что же будет с нами потом, я решительно направилась в ванную. Почему-то вспомнилось, что на Руси было принято перед последним и решительным боем мыться и переодеваться в чистое.

Сверкающие никелем краны, поддались на удивление легко, обдав синий кафель божественно горячими брызгами, и я поспешно стянула с себя запыленную, пропитавшуюся потом одежду. Мне нужно смыть с себя эти дни. Эти бесконечно долгие дни. Вместе с грязью и ненавистью, болью и чувством вины.

Предвкушение скорого прикосновения горячих водяных струй рождает в теле блаженную дрожь. Вру. Это совсем не струи.

— Ответь мне на один вопрос, — голос Павла чуть подрагивает, совсем как его руки, крепко, но бережно, прижимающие меня к часто вздымающейся груди. — Я знаю, ты не умеешь врать. Так что если соврешь, я пойму. Ответь, ты уехала от меня сама? По своей воле?

— Нет, — что поделаешь, если я действительно не умею врать.

Павел переводит дух и резко разворачивает меня. Не отрывая своего фирменного волчьего взгляда от моих подозрительно заблестевших глаз, осторожно касается кое-как замазанного синяка.

— Еще вопрос. Не подскажешь, твоего Виталия случайно нет в городе?

— Нет, — так же бестрепетно повторяю я, не уставая благодарить великий и могучий русский язык. Ведь мое «нет» можно перевести как «Нет, его нет в городе», а можно и как «Нет, не подскажу». Но Павел не обращает на такие мелочи никакого внимания. Его руки уже скользят по моей влажной, покрытой мурашками спине, опускаясь все ниже, вопреки следующему вопросу своего хозяина:

— Хочешь, чтобы я ушел?

— Нет, — и это тоже правда. Но даже будь мой ответ самой неумелой ложью, Павел сделал бы вид, что поверил.

О том, что использовать гостиничные ванные комнаты советской планировки для чего-либо кроме мытья практически невозможно, мы вспомнили уже потом.

Я лежала, приклонив голову на лучшую в мире подушку. Павел во сне иногда пытался пошевелить плечом, но даже в объятьях Морфея не забывал, что держит в своих объятьях меня, и прекращал попытки перевернуться на бок. Накал страстей до дна вычерпал мои и без того значительно подтаявшие силы, и оставалось только благодарить бога за короткие минуты счастья, выпавшие мне сегодня. И еще за то, что Павел не задал последнего вопроса, на который мне пришлось бы отвечать так же честно.

Я не останусь с тобой, Пашенька. Я решила так, сойдя в поезда на станции «Анютино», и своего решения не изменю. Потому что даже сейчас все мои мысли о человеке, чье имя ты избегаешь произносить. И остается только дождаться, когда ты уснешь настолько крепко, чтобы…

Тихо и легко, как полуночный сон, я поднялась с постели и, затаив дыхание, извлекла из брюк Павла подмигивающий зеленым мобильник. Обострившаяся до предела память услужливо подсовывала мне номер телефона, увиденный всего один раз на кусочке картона, который мне так и не дали вытащить из щели в полу Панфиловской беседки. Включив в ванной воду, чтобы пиканье кнопок не тревожило беспокойного сна Павла Челнокова, как могла быстро набрала текст эсэмэски и отправила ее обладателю потерянной визитки. Теперь остается только ждать. И надеяться на то, что благоприятный момент для ответа все-таки наступит.

А пока из крана льется холодная вода и вместе с минутами ожидания утекает в канализацию, я постараюсь привести себя в полную боевую готовность. Две ледяных пригоршни в лицо и веки уже не так сильно тянутся навстречу друг другу. В тесной ванной как следует не развернуться, но я все же умудряюсь кое-что проделать со своим молящим о пощаде телом. Растяжка. Наклоны. Повороты. Дыхание. Теперь можно одеваться.