Bittersweet (СИ)

Впервые за долгое время, что они ехали вместе. Во второй половине дня всех куда-то несло, потому обратная поездка по времени выходила продолжительнее. Говоря об экономии времени, Ромуальд явно солгал. Спустившись вниз и прокатившись на подземке, Илайя мог уже сейчас переступить порог квартиры, распластаться по кровати и пролежать так огромное количество времени. Ладно, не огромное. Но до следующего утра – вполне реально. Только сначала следовало принять душ, смывая посторонние запахи. Больничный, удушливый, состоящий из аромата лекарств разной степени противности. И не менее удушливый, но вовсе не неприятный запах одеколона, оставленного на коже после ношения шарфа. Вообще-то Илайя сомневался, что это именно вещь виновата. Он всё это время находился рядом с Ромуальдом, потому без проблем чувствовал аромат его парфюма. Партнёр по сцене не относился к той категории людей, что не знает меры в использовании одеколона, потому разбрызгивал его по минимуму, но Илайю не покидало ощущение, будто не Ромуальд, а он сам искупался в этих нотах базы, сердца и что там ещё есть у духов. Запах оседал на его куртке, на волосах, на коже, где она не была скрыта одеждой.

С отчаянием он признавал: не будь между ними неудачного опыта и множества негативных факторов, сформировавшихся ранее… Да, он бы потащил Ромуальда в постель просто так, без всяких вопросов, дополнительных размышлений и удручающей рефлексии относительно правильности или ошибочности происходящего. Да, он прав. Он тысячу раз прав, этот чёртов Ромео, видящий больше, чем нужно.

Быть может, слова о том, что Илайя виляет перед ним задницей, считались преувеличением, но всё остальное при желании получало прекрасное обоснование и многочисленные подтверждения.

Это решение, в целом, не противоречило его правилам постельного этикета, поскольку справка о состоянии здоровья у Ромуальда была на руках, и Илайя сам видел, что там написано.

Но между ними было, и опыт оказался далёк от ошеломляющего, который хотелось бы повторить ещё и ещё раз. Он даже от хорошего отличался порядочно, потому что целиком состоял из боли, приказов ненавидеть и терпеть, раздаваемых внутренним голосом, нежно лелеемого в душе отвращения к прикосновениям и обречённости. И к мыслям о том, что он действительно лишний в этом мире манящих огней сцены, если размышлять масштабно. Лишний в жизни одной отдельно взятой семьи, точнее, не всей семьи, а определённого человека.

«Кому ты вообще нужен? – думал он. – Ничтожество, которое всю жизнь существует назло окружающим, а не принося радость. Давай, возобнови разговор. Признай его правоту. Скажи, что хочешь ненавидеть, но втрескался, как сучка. И чем больше Челси о нём говорила гадостей, тем сильнее хотелось верить в правдивость обратного утверждения. Он прав. Отвратный из тебя психолог. Он говорит, что не может понять. Ты и сам не понимаешь. Как это окружающим делать? Какое позорное зрелище, честное слово. Какое отвратительное. Собачка ав-ав. Беги за хозяином, оближи ему тапки, а он тебя отшвырнёт одним махом и скажет, что Джулиан лучше, потому что… Потому что Джулиан лучше, скорее всего. Если человека любят миллионы, наверное, есть за что. А тебя всю жизнь только ненавидели. Вероятно, это тоже не просто так, есть причины. И он к тебе ничего чувствовать не будет, разве что отдерёт пару раз на горизонтальной поверхности и отправит на все четыре стороны. Потому что Джулиан лучше. Он Джулиана любил, любит и будет любить. А ты… Так. Кратковременное увлечение, амбициозное, тупенькое, с жутко низкой самооценкой, желающее привлечь внимание, но терпящее фиаско. Никому ты не нужен. Никто тебя не полюбит никогда. Даже не надейся».

Им – то есть ему, конечно – следовало провести границу и остаться в том качестве, которое у них уже было. Коллеги. Большего желать не нужно, ведь служебные романы – это до отвращения примитивно и пошло.

За счёт постоянных остановок дорога казалась бесконечной, и Илайя неоднократно пожалел о своём опрометчивом решении – прокатиться вместе с Ромуальдом. Никто не отнимал у него возможности прибегнуть к стандартному методу спасения от этого соседства. Он несколько раз тянулся к наушникам, собираясь надеть их, но отдёргивал руку, словно опасался, что столь показным жестом собьёт собеседника с мысли и заставит отказаться от решения произнести нечто важное. Он вспоминал разговор с Челси и удивлялся, почему Ромуальд до сих пор не последовал примеру сестры, попросив о психологической поддержке во время интервью. Сам же отвечал на этот вопрос.

У брата и сестры сложилось разное впечатление о нём, как о человеке и личности. Челси видела положительные стороны и относилась нейтрально. Это оставалось константой. Ромуальда мотало от одного полюса к другому. Если верить ему, он испытывал определённого рода тягу. Но, сказав однажды, больше не повторял. Да и говорил не он. Илайя предположил, Ромуальд подтвердил своими действиями.