Bittersweet (СИ)

Ситуация, сложившаяся вокруг премии, действительно не могла считаться приятной. Сегодня, во время общения с Челси, осознание случившегося периодически цепляло что-то внутри, царапая неприятно. Тем не менее, большого значения этому Илайя не придавал, продолжая настаивать на равнодушии к подобным поощрениям артистов. Если задуматься, так он никогда не думал, что однажды получит возможность соприкоснуться с миром закулисных интриг, поднимется на театральные подмостки, примет участие во множестве примерок, репетиций, а потом ещё и на экране засветится. Их клипы будут получать в интернете хвалебные отзывы. И уж тем более не рассчитывал на вознаграждение своих стараний в виде премии.

Он помнил, как поднимался впервые на сцену, сомневаясь в правильности своих действий, не отступая от задуманного и меняя номер, отобранный Челси, на тот, что казался ему красивее и интереснее в собственном исполнении. Пусть это была импровизация чистой воды, однако он справился. Несколько других кандидатов на роль, глядя на него, поражались его уверенности в собственных силах и отсутствию дрожи. Со стороны им виделось нечто, далёкое от реального положения вещей. Они склонялись к мысли, что Илайя делает всё играючи, нисколько не думая о дальнейшей судьбе мюзикла и собственной причастности к его созданию. По его виду создавалось впечатление, что он не особо заинтересован в этой постановке. Не сомневается: не возьмут сюда, так в любом другом музыкальном спектакле с руками оторвут.

В реальности ничего такого не было. Он сомневался и нереально боялся происходящего. Никто не гарантировал, что мальчишка-дилетант сумеет оправдать ожидания госпожи продюсера и не выставит её идиоткой в глазах окружающих. Он чувствовал себя тогда до отвращения неловким, боялся оступиться и растянуться посреди сцены, боялся потянуть ноту не туда, куда следует, боялся, в принципе, всего. А мысли о конкуренте, которого жаждет продвинуть Ромуальд, окончательно лишали его способности рассуждать здраво. Само выступление проходило, как в тумане. Примерно так же случалось и с каждым новым выходом на сцену, ради исполнения своих партий в мюзикле. Илайя с трудом вспоминал каждое своё появление, старался не думать, что делает, как поёт. Но…

Со временем боязнь эта исчезла, не оставив о себе напоминания. Признаваться в собственных страхах он, по-прежнему, не любил, потому откровенничать о таких вещах мог только с Ромуальдом, когда они оказывались в стенах своего дома, один на один, а рядом не отирались посторонние, готовые в любой момент поработать ушами, глазами и прочими органами чувств, которые, вроде как, есть у любого строения.

Его откровенность зачастую касалась чувств нейтрального толка, связанных именно с рабочими моментами. Они могли сидеть на полу, погасив верхний свет и ограничившись отблесками пары-тройки свечей, рассуждать о сложностях или наоборот интересных рабочих моментах, но когда речь заходила о чём-то более личном, становилось понятно, что Илайе в этом плане всё ещё непросто находить нужные слова. Точнее, он способен без труда их обнаружить, но вот произнести зачастую не может. То ли страшится чего-то непонятного, то ли просто боится показаться навязчивым в плане чувств, то ли до сих пор остаётся подвержен стереотипам, гласящим, что мужчине не положено открыто делиться своими ощущениями. Признаваться в любви, например.

Он помнил монолог на лестнице в день своего двадцатилетия и замечания о том, что постарается сохранить дружеские отношения с Ромуальдом, попробует принять его пассию, как старого знакомого или хорошую подругу, а потом ещё и с ребёнком их поиграет, если выбор остановится на девушке. И посидит с ним, если родители решат устроить себе свидание, ну, или, как вариант, отправятся справлять очередную годовщину. Ему не сложно, он всегда готов оказать услугу, не отказывая в помощи лучшему другу, по которому, несмотря ни на что, продолжает сохнуть много лет. Только знать об этом окружающим не обязательно. Правда? И другу, наверное, тоже. Не наверное. Точно не нужно.

А пока окружающие ломают голову над тем, произошло у них тогда что-то или нет, он наблюдает за детьми, зовёт их ужинать, вспоминает, вглядываясь в их лица, ловит знакомые черты, возвращаясь мысленно к тем временам, когда был счастлив с их отцом.

Так бывает, что поделать.

Он говорил, что не умрёт без Ромуальда. Но мысленно усмехался. Разумеется. Не умрёт. Только распадётся на атомы, разодрав на клочки душу и сердце. Себе, конечно, не Ромуальду. Привязывать человека к своей персоне – последнее дело, даже если очень любишь. Даже если чувствуешь, что жить без него не можешь. Если может он, то не стоит хватать его за руки, умоляя остаться.

Если…

Он неоднократно заявлял, что ничего не боится, ни за что не держится. Ему нечего терять. Но в глубине души признавался: очень даже есть. И страхи, и опасения, и тот, кого страшно потерять.