Bittersweet (СИ)

Время на поиски ключей он потратил впустую. Дверь и без того оказалась открыта. Илайя находился в прихожей. Стоял, прислонившись плечом к стене, и расшнуровывал кеды.

– Какие будут новости? – спросил, оторвавшись на время от своего занятия, а потом вновь к нему возвращаясь.

Ромуальд не ответил. Он притворил дверь, бросил ключи на столик и провёл ладонью по лицу. Вновь обратил взор в сторону Илайи, акцентируя внимание на мелочах, вроде еле заметного пятнышка на воротнике его джинсовой куртки, на чёрных шнурках кед…

Не получив ответа на свой вопрос, Илайя собирался повернуться к любовнику и поинтересоваться теперь уже не новостями, а маленькими трагедиями, случившимися в жизни, но не успел ничего сказать, потому что оказался в плотном кольце рук. Ромуальд обнял его, прижался сзади. Горячее дыхание коснулось места между шеей и плечом.

– Прости, – выдохнул Ромуальд. – Я идиот.

– Откуда такие мысли?

– Он уволил нас обоих. И подтвердил правдивость слухов. Премию получит Прим, хотя изначально жюри планировало вручить награду именно тебе.

– Ты-то за что извиняешься? – удивился Илайя.

– Потому что это по моей вине произошло. Если бы…

Палец, прикоснувшийся к губам, заставил его замолчать.

– Я уже говорил на шоу Ариадны. Плевать мне на эту награду. Для меня факт её наличия на полке ничего не решает.

– Тем не менее.

– Ещё одно высказывание в подобном духе, и я…

– Что?

– Покусаю тебя, – Илайя хмыкнул. – По сути, ничего нового в твоих новостях не было. Я сегодня виделся с Челси, она сказала то же самое. Премию у меня отобрали, перехватив и предложив за неё высокую цену. С увольнением всё ещё проще. Мы, насколько помню, контракт продлевать не планировали, потому так даже лучше. Кто-то упивается осознанием собственной значимости, мы празднуем свободу от повинностей. Да?

– Да, – отозвался Ромуальд. – Однако на церемонию идти придётся.

– Сходим. Развлечёмся. После того, как в прямом эфире было сказано, что послужило поводом для её вручения, Прим вряд ли почувствует себя триумфатором. Может, это круто и престижно – стать лауреатом, но только в том случае, когда выбор сделан не за деньги, и не потому, что у тебя есть богатые покровители, способствующие продвижению. Представь, каково это – подниматься на сцену, зная, что все, присутствующие в зале, втайне посмеиваются. Эфир с Ариадной смотрели многие, а там есть определённый ответ на вопрос, почему премию отдали другому человеку. Не хотелось бы мне оказаться на месте такого победителя. А тебе?

– Пожалуй, нет.

– Ну, вот. Во всём нужно находить положительные стороны.

– Челси тоже собирается на церемонию?

– Да. Не знаю, насколько этот риск оправдан.

– Почему?

– Судя по её настроению, она готова вцепиться в лицо нашей бывшей коллеге и без трофея в виде выдранного клока волос не уйдёт.

– Закономерно, – произнёс Ромуальд. – Однако сомневаюсь, что Челси это сделает. Она оставила работу в центре, но продолжает ратовать за сохранение достоинства, потому вряд ли опустится до столь примитивного выяснения отношений.

– Тем лучше, – тихо выдохнул Илайя, которого объятия несколько сбивали с толку, не позволяя акцентировать внимание на теме разговора.

Вместо этого они способствовали не медленному и размеренному, а стремительному уходу от неё. Мысли же в голове появлялись иные, с событиями музыкального бизнеса нисколько не связанные. Ничего общего, даже отдалённо.

Он с трудом удержался, чтобы не застонать, демонстрируя истинное направление своих мыслей, но Ромуальд, кажется, тоже думал о том самом, поскольку руки его вновь заскользили по ткани, забираясь под футболку, прикасаясь к коже. Илайя запрокинул голову.

– Отпустишь меня? – спросил приглушённо.

– Нет.

– И правильно. Не отпускай. Никогда не отпускай.

Бывали моменты, когда подобные слова казались ему верхом безумства, и он давил в себе порывы выражать истинное отношение к происходящему. Но периодически накатывало, накрывало, и он говорил, говорил, говорил и не мог остановиться. Когда его захлёстывало волной сентиментальности, и он готов был раз за разом повторять что-то такое, что принято именовать сентиментальной чушью, бравируя при этом собственным равнодушием или цинизмом, порожденным и развитым на благодатной почве. Когда мысли о том, что мужчина не должен особо часто демонстрировать сентиментальность, отходили на второй план, а нежность пробивалась на первый план, отвоёвывая себе всё больше и больше территорий. В такое время он мог говорить сколько угодно и не стесняться собственной склонности к романтическим поступкам, действиям, ну, и мыслям – в первую очередь.