Bittersweet (СИ)

Если и есть здесь кто-то, на кого следует возложить ответственность за сложившуюся ситуацию, так это именно Джулиан. Ромуальд прислушиваться к голосу разума отказывался, вновь возвращаясь на стартовую позицию. Когда в пределах досягаемости появлялся Джулиан, всё теряло значимость. Он будто попадал под гипноз, и начинал оправдывать, прощал и корил себя за срыв дурного настроения на человеке, чья жизнь последние несколько лет напоминала затянувшийся визит в преисподнюю.

– Возьмёшь их? – Джулиан убрал букет от лица и кивнул в сторону цветов.

– Я не люблю цветы, – хмыкнул Ромуальд. – И никогда не любил.

Ему хотелось выглядеть строгим и хотя бы пару минут поиграть в оскорблённую невинность, чтобы реабилитироваться в собственных глазах. Вроде как гордость на месте, и он знает, когда можно прощать, а когда можно дополнительно помучить человека, основательно накосячившего. Но, глядя на Джулиана, моментально позабыл о выбранной стратегии. Складочка, пролегавшая между бровей, разгладилась, и он улыбнулся.

– И что мне с ними делать?

– Можешь выбросить.

– Выбросить, значит?

– Ну да.

– Так и сделаю, – произнёс Джулиан.

Ромуальд внимательно вглядывался в его лицо. Никаких нервных подёргиваний крыльев носа, зрачки нормальные, да и речь не восторженно-радостная, как в тот раз. Джулиан, собираясь к нему на встречу, не усугублял ситуацию, не закидывался дополнительными допингами. Он действительно хотел помириться, а не спровоцировать новый скандал.

– Не надо, – Ромуальд перехватил его за запястье. – Лучше дай их мне, и сыграем на бис нашу лучшую совместную сцену.

Джулиан посмотрел на бывшего любовника с подозрением. Ромуальд улыбнулся, взял букет из чужих рук, чтобы спустя мгновение, вложить их обратно и произнести избитую фразу, в которой Джулиан отчаянно нуждался.

– Я люблю тебя.

Сначала довольно громко, а потом шёпотом, наклонившись и выдыхая это же признание на ухо. В первой версии, правда, присутствовала ещё длинная-предлинная речь с перечислением пунктов, почему он, Джулиан, такой удивительный, прекрасный и достойный восхищения, но сейчас Ромуальд предпочёл лайт-версию…

Цветы действительно упали на пол, превращаясь в импровизированный ковёр, только не в коридоре, как представлялось Джулиану, а уже непосредственно в квартире. Он разжал ладонь, и цветы выпали из рук, мягко пружиня от поверхности пола. Упругие лепестки, сочные стебли, хрупкие листья, к которым прикасаться боязно, чтобы ненароком не повредить и не сломать ничего.

Он без труда представлял, как жёлтая пыльца рассыпается, окрашивая белоснежный ковёр, забиваясь между длинным ворсом, но, пожалуй, в данный момент его подобные мелочи не волновали. Если волновали, то только в течение сотой доли секунды, а потом исчезли, поскольку Ромуальд потянулся к нему, запуская ладони под куртку, стягивая её и оставляя на банкетке, прижимая и прижимаясь ближе, утыкаясь носом в волосы, наслаждаясь терпким запахом туалетной воды.

Ромуальд молчал, руки особо не распускал. Единственное, что он умудрился стащить с Джулиана – это всё та же куртка, теперь одна из его ладоней покоилась на замке свитера, не решаясь потянуть вниз и вновь навязываться со своими вполне здоровыми, но никому не нужными физиологическими потребностями. Ему нужно было отстраниться, успокоиться, сходить в ванную комнату, наконец, чтобы вновь заняться основательно доконавшим его самообслуживанием. Но он продолжал стоять в прихожей, прижимая Джулиана к стене, упираясь в твёрдую поверхность раскрытой ладонью. Вторая рука переместилась с замка, скользнув вниз по молнии, замерла на боку, не решаясь забраться за ткань. Ромуальд и целовать шею, в которую дышал, не рисковал. Только и оставалось, что впитывать в себя чужой запах, остро, щемяще проходивший по каждой клетке его собственного тела, впитываясь, смешиваясь с его запахом. Теперь, когда рядом находился Джулиан, когда появилась реальная возможность сравнить, а не жить мимолётными ощущениями, злость отпустила и больше не ворочалась внутри, продирая плоть острыми когтями, он понимал, что его поступок в кафетерии офиса был нелепым.

Неоправданный порыв, больше некое отчаяние, вызванное долгим, изматывающим скандалом. Теперь же, когда рядом был Джулиан, интерес к личности хамоватого напарника по сцене окончательно угас и впал в спячку. Закономерно же.

Ему хотелось верить, что это так, ведь раньше Ромуальд неоднократно приходил к выводу, что, сравнивая окружающих с Джулианом, находит их неправильными. Неполноценными.