БИТВА ДЕРЕВЬЕВ

Он был эстетически совершенен, и в нем никого, никого, совсем никого не было. В этом было отдельное, внезапно острое наслаждение — знать, что тебе не надо держать формы (никакой формы), не держать лица (никакого лица), не совершать поступков, не просчитывать последствий. Не объяснять. Он вдруг понял, что может остаться здесь насовсем — вообще насовсем. Остаться наедине со своим гневом, со своим отчаянием, со своим безумием, со своим горем по несуществующему мертвому — и никто не сможет ему помешать. А потом наступит конец света, и мир прекратится, и он вместе с миром тоже.

Мирддин засмеялся.

Нимуэ, будто в первый раз, разглядывала Грозовую Башню, черную, как отполированный антрацит, похожую на птицу или ракету. Правое крыло плавной полупараболой сливалось с Башней примерно на двух третях высоты. В стеклянной поверхности отражались звезды в темном небе. Левое крыло, изогнутое черным лепестком, на поверхность выходило только треть — лаборатории матери находились, в основном, под землей. Узкая вертикальная полоска закатного неба отделяла корпус от тела Башни, и она казалась еще грознее. Косо срезанная вершина заострялась, и шпиль тонкой иглой вонзался в воздух. Нимуэ знала, что Башня создавалась как военный комплекс, не научный, но в действии ни разу не видела. И, надеялась, что и не увидит.

Она знала, что с другой стороны, скрытой сейчас от обзора, есть все то, что ей дорого, все, среди чего она выросла — водопад, летящий с обрыва, и сад камней, вид на горы из окна ее спальни, рассветы над вершинами, от которых всегда захватывало дух, как в первый раз — все осталось, как было. Но она впервые шла сюда по делу и шла в саму Грозовую Башню, туда, куда ей никогда не было доступа.

Нимуэ предпочла бы не ходить туда. У нее уже были ее собственные данные и данные с обсерватории Круга. Но они ей не нравились. Обсерватория Башни была точнее. Можно было бы не ходить. Можно было бы посчитать полученный ответ на универсальную погрешность или на неопытность в интерпретациях. И уж точно не пришлось бы впутывать Врана в свои дела. («Мне нужно в обсерваторию», — сказала Нимуэ. «У тебя есть допуск», — ответил Вран. — «Тебе нужна помощь?» — «Нет», — сказала Нимуэ. Вран покосился куда-то за пределы видимости. «Хорошо, — сказал он. — Меня не будет». Нимуэ очень надеялась, что ее облегчение было не очень заметным. Понятно было, что Вран все равно узнает — ей не хватило бы мастерства уничтожить записи — но, по крайней мере, это означало бы, что ей не нужно объясняться).

Она прошла по мосту над пропастью, и оказалась у входа. Приложила ладонь к стене. В гладкой поверхности распахнулся проход, и Нимуэ вошла.

Она ощутила взгляд Башни — древний, медленный, пристальный, будто дремлющий дракон приподнял тяжелое веко. Она шла по коридору и чувствовала обтекающую ее силу — огромную, опасную, снисходительно допускающую ее присутствие. Страшно ей не было. У Нимуэ был допуск, она знала, что находится в безопасности, что Грозовая Башня подчинится ей — ненамного, на волос, на полволоса. Но этого будет достаточно.

— В обсерваторию, — негромко приказала она, и пол ушел из-под ног, вознося ее на вершину.

Это было как балансировать на спине у левиафана, плывущего среди моря. Сила, наполнявшая Башню, была про разрушение и про власть, даваемую разрушением, но еще больше — про контроль над разрушением. Башня была инструмент — восхитительно мощный, восхитительно точный, способный погасить звезду и срезать травинку у порога, не задев остальных. Равнодушный и равный стихиям и ангелам в своем равнодушии. Но все-таки Башня служила Врану, а Вран служил Авалону (или Авалон служил ему).

Нимуэ оказалась в зале, круглом и пустом — не слишком большом, но с потолком, уходящим ввысь и теряющимся в тенях. Пол казался мраморным и холодил ступни. Посреди зала стояло единственное черное кресло с высокой спинкой. Нимуэ вдохнула, выдохнула и села. Кресло дрогнуло и сжалось, обхватывая ее. Нимуэ ощутила себя стоящей на острие луча, бьющего из земли.

«Я хочу знать, что с Мирддином Эмрисом»

Драконий глаз распахнулся, прошел сквозь нее и уперся в небо. Нимуэ ощутила себя линзой, вставленной в телескоп. Поток внимания, бьющий снизу, раскрылся, как цветок, образуя сферу, и расщепился на мириады лучей, ринувшихся на все стороны света. Драконий глаз опустил внутреннее веко — белесую защитную пленку — прикрывая неумелого оператора. Замелькали неразборчивые образы, сливающиеся в белый шум, от которого закладывало уши и перехватывало дыхание, как от резкого перепада высоты. Это было некомфортно, но придавало уверенности. Никакое знание и никакая информация не пропадают из Аннуина. Когда она поймет, что происходит — она будет знать, что делать.

Прожекторы, шарящие по одиннадцати измерениям, нашли свою цель, и сошлись в один.

«Смотри».

На мгновенье она увидела Пустоши — мертвый берег, синее небо, красные дюны, черные тени наискось, силуэт, простертый на песке, отделенный от всего мира стеной своего нежелания.