БИТВА ДЕРЕВЬЕВ

В лице его сейчас не было ничего от птичьей устремленности — одна успокоенность. Спал целый мир, втиснутый в человеческую оболочку, как в раковину. Нимуэ провела по его груди, расправила руку. Бледные пальцы прошли под кожу. Прямо под ее ладонью билось сердце, доверчиво и ровно. Она знала, что может сжать ладонь, и знала, что никогда этого не сделает — не потому, что поклялась. Нимуэ отняла руку и поцеловала то место, где ясней всего отдавался пульс. Мирддин во сне провел по ее плечу.

Он был очень красивый, совершенно сейчас равный самому себе, дух, отлившийся в максимально соответствующую себе форму. И все-таки, почему люди? Нимуэ попыталась представить, как Единый выбирает, кому из созданий дать бессмертную душу. Не волкам с их иерархией и обучением детенышей, не касаткам с оседлыми племенами и племенами кочевников — людям. Почему людям?

Почему в итоге только человек настолько сшивает собой небо и землю?

«Среди всех зверей человек лучше всех заточен под то, чтобы делать выбор, — это Мирддин проснулся и теперь разглядывал ее из-под полуопущенных век, будто скульптор, рассматривающий свое произведение. — Только ради этого и стоит быть человеком, Нинева», — он запустил пальцы ей в волосы и провел ладонью вниз — от затылка по всему позвоночнику.

Нимуэ перевела взгляд на себя. Человеческое тело было удобный инструмент, сложный, хрупкий и точный, им можно было узнавать и коммуницировать, говорить, танцевать, любить — но Нимуэ вдруг стало страшно, что она останется в нем насовсем.

Было хорошо бывать человеком, быть человеком насовсем она была не согласна. Нимуэ вывернулась из-под его руки, вскочила и вбежала в воду.

Вода приняла ее, и Нимуэ засмеялась, рассыпаясь по всему побережью брызгами.

Больше всего Мирддину хотелось прижать Нимуэ к себе и не выпускать, никуда, никогда.

Оттого, как она текла, плавилась, принимала форму в его руках.

Для того, чтобы возникал бесконечный, зеркальный коридор смыслов, когда они дробились и отражались друг в друге.

Затем, чтобы держать, удерживать это хрупкое, невыносимое, уникальное, чтобы чувствовать, что можешь удержать, чтобы делить невыносимое бремя радости.

Потому, что он играл со вселенной по ее правилам и выиграл — был, был способ совершить невозможное, сохранить то, что нужно сохранить, за краем конца света, и его нельзя было аннулировать, не разрушив законов, по которым устроен мир. Судьба людей не может быть изменена, люди уходят путями Единого, а дану принадлежат миру и делят его участь до конца. Но они с Нимуэ были одно, смешивая дановское и человеческое в один сплав, так же, как оно было смешано в нем самом, так, что две части уже нельзя было разделить. Предсказание о небесном царстве было истинным — Мирддин в этом не сомневался — и значит, значит, если суметь выбрать правильно и быть верным этому выбору, то все будет хорошо. Настанет золотой век. В каком-то смысле, уже настал.

Мирддин почувствовал на себе взгляд — ощутимый, как солнечный луч — и открыл глаза. Нимуэ, приподнявшись на локте, водила по его груди — как водят пальцем по песку, рисуя узор — и разглядывала его с какой-то детской серьезностью.

«Почему люди? Почему не касатки, почему не волки? Почему из всех зверей именно человек получил бессмертную душу?»

«Потому что у человека лучше всех остальных получается выбирать. Только ради этого и стоит быть человеком, Нинева».

Она была белая, будто отлитая из серебра и сумерек. Мирддин провел по ее спине — просто чтобы убедиться, что она здесь. Нимуэ прижмурилась, потянулась, вскинув вверх запястья, перевела на них взгляд, будто впервые увидев, и вдруг нахмурилась, выскользнула прочь, коротко на него оглянулась — и рассыпалась морской пеной.

Мирддин вскочил.

— Ниниэн! — позвал он. — Ниниана!

В ответ неразборчиво зашипел прибой. Мирддин заставил себя успокоиться. Море не ушло, Пустоши не изменились, значит, Нимуэ какой-то своей частью еще была здесь. Если бы он остался один, зыбкий мир Пустошей отразил бы это немедленно.

Он сел у самой кромки воды, положил подбородок на колено и замер, вглядываясь в белые пенные разводы на поверхности и стараясь сравниться в неподвижности с солнечным диском, перечеркнутым чертой горизонта.

Время в Пустошах шло по-другому, так что Мирддин не мог сказать, сколько пробыл так. Волны накатывали и отбегали, осыпая его брызгами, он стряхивал капли, и продолжал смотреть в глубину. Иногда ему казалось, что он видит знакомые очертания в воде. Или нет.

Но однажды волна выплеснулась к нему на колени и откатилась, отливаясь в стеклянный русалочий силуэт — Нимуэ вытянулась на поверхности воды, обвивая его руками и заглядывая в его лицо. Мирддин очнулся. Солнце в небесах дрогнуло и пришло в движение.

«Ты еще здесь?»

«Да».

«Я думала, ты вернешься на Авалон. Или в Камелот».

Мирддин моргнул. Это даже не пришло ему в голову. То, что было начато в Пустошах, должно было быть закончено в Пустошах.

«Я ждал тебя. Я знал, что ты вернешься».

Он попытался ее обнять, но руки прошли насквозь. Нимуэ рассыпалась брызгами и тут же возникла снова, проступив барельефом на изнанке волны.