Битва за Лукоморье. Книга 3

Зачарованный перстень Чилиги позволит отыскать его хоть на краю света, но купцу совсем не нужно знать, что он носит на пальце следящий за ним предмет. Подождав, пока сообщники удалятся, Малка подозвала метлу – та, спрятанная до поры до времени в кустах неподалеку, вынырнула из темноты, повинуясь приказу хозяйки. Спустя мгновение ведьма уже мчалась низко да вдоль берега, над плещущими о гальку морскими волнами, и улыбалась своим мыслям.

Нет, податливой гончарной глиной в своих пальцах ей Бурбело так просто не сделать, тут потрудиться придется, но все-таки, несмотря ни на что, с этим хитрецом Малке очень повезло. Повелитель Огнегор останется доволен, а там, дай владыка Чернобог, однажды придет день, когда старик спросит себя: а не чрезмерно ли он так осыпает милостями Малкину наставницу… и не пора ли приблизить к себе одну из ее лучших учениц? Ну а если с этим не выгорит… что ж, разве на хозяине Громовых Палат свет клином сошелся?

Жаль, не родилась Малка во времена Вторжения Кощея Великого! Вот такому господину она служила бы с беззаветной преданностью, радостью и гордостью. Но Белосветье большое, и если встретится ей могучий и щедрый чародей, готовый ценить усердие своих помощников по заслугам, девушка распрощается с Огнегором и Ниядой без всякого сожаления. Это мать Малки, деревенская ведьма из-под Вилова, всю жизнь довольствовалась тем, что соседкам тлю на капустные грядки насылала, молоко коровам портила да приворотные зелья в грязном горшке стряпала. С прозябанием в своем захолустье она смирилась, а то, чего дочь уже достигла, показалось бы старухе неслыханным счастьем и удачей, но Малка хочет большего. Куда большего.

И обязательно добьется.

Имя старое, имя новое, имя истинное…

елокаменная гроздь тихонько, по-синичьи, тенькнула и начала медленно наливаться красками, становясь розоватой, малиновой и, наконец, лиловой. Теньканье повторилось и перешло в раскатистую, соловей позавидует, трель.

Веселина поморщилась: она и так помнила, какой сегодня день. Сама ведь себе врала, когда стену зачаровывала, чтобы та о назначенной встрече напомнила: дескать, не так уж это и важно, могу позабыть. Как же, забудешь такое!.. Сегодня день сравняется с ночью, и она наконец избавится от того, за что другие готовы душу отдать. Веселину никто не спрашивал, хочет ли она такой судьбы и такого дара, они ей достались вместе с оказавшимся издевкой именем.

Обмануть других просто, обмануть себя не выйдет: ты знаешь, кто ты есть, и помнишь всё, что с тобой было. Можно сбежать за тридевять земель и укрыться в лесной башне, можно назваться хоть Грустиной, хоть Миравой, от себя не убежишь. Единственный выход – перестать быть собой, но как же это страшно!

Смотреть на лиловеющие грозди не хотелось, как и перекрашивать их, не хотелось вообще ничего. Волшебница рассеянно оглядела чисто прибранную горницу, а затем и себя. Равнодушное зеркало отразило бледное недовольное лицо. Веселина раздвинула губы в достойной упырицы улыбке и загнала зеркало вместе с виноградом-напоминалкой вглубь стены; немного подумала и переделала остатки резьбы в пару каменных ворон, заодно присобачив им павлиньи хвосты и венцы из перьев. Получились почти жар-птицы.

И что ей было не отправить Охотника Алешу за такой же, дав ему срок до следующей осени, а ягам сказать, что не все дела улажены, не все ответы найдены? Не догадалась, уж больно неожиданно все вышло, ну и пусть! Охотник со своим конем не расстанется, значит, нет-нет, да и вспомнит, может, даже заедет с какой-нибудь диковиной; такие гордецы в долгу оставаться не любят.

– Некому отдавать будет, – угрюмо объявила волшебница, водя пальцем по березовому гребню. – Некому и незачем.

– Ой, не дело ты, дочка, затеяла, – немедленно завела свое Благуша, хотя уж ее-то никто не спрашивал! – Одумайся! Ну зачем тебе с твоей красой этакие страхолюдины? Сами толком не живут и других с пути сбивают!

Веселина не ответила. Детское желание упрекать, орать, топать ногами у нее давно пропало, да и на кого топать? Матушка который год в могиле, и она дочке добра желала, а Благуша… В соломенную голову свои мысли не впихнешь, и кабы только в соломенную! Дурех, пытавшихся кто за курицу, кто за холстину выпросить любовное зелье, отшельница навидалась. Пыталась она с ними говорить – ни до одной не дошло, что счастья из морока не слепишь. Ну, станет за тобой милый как на привязи бегать, только не любовь это – ошейник с цепью. Завороженный хоть за уродиной побежит, хоть за старухой, хоть за козой… Будь на то воля Веселины, избавилась бы она от матушкиного подарка, только его не сбросить и не смыть, пропиталась она волшбой до костей.

Под ухом вновь настырно затенькало: загнать свою придумку вглубь стены волшебница загнала, а вот приказ отменить позабыла. Неживые помощники в душу не лезут и лишнего не говорят, зато пока не остановишь, будут делать, что единожды велено. Хоть кашу варить, хоть песни петь, хоть напоминать…

– Помню, – бросила отшельница. – Замолкни!