Битва за Лукоморье. Книга 3

– Бери. – Не просила она этого подарка, избавиться от него хотела, так и жалеть нечего! А уж Благуша-то обрадуется… – Цена справедливая. Я тебе больше ничего не должна.

– Глупа ты, – осклабилась Гончая, выбираясь из-за стола, – но то уж не мое дело. Давай плату.

Может, и глупа, но пусть забирает и уходит. Навсегда.

Волшебница без сожаления сомкнула пальцы на сразу и деревянном, и костяном посохе. Вербовщица ждала, не сводя взгляда с собеседницы, она была умна. Зачем нападать, зачем красть, если и так свое получишь, причем не обманом, а по доброй воле? Сестрам залог вернешь, как и положено, но череп – плата за нанесенный вербовщице ущерб. Личная плата.

– Не хотела я тебе вредить, – объясняться даже с довольными ягами нужно, не оставляя им ни малейшей лазейки, – не звала я Охотника, не заводила неяг-птицу. Ждала тебя в условленный срок, чтоб ответить честь по чести, расторгнуть договор и вернуть задаток, от сестры твоей полученный. Не было ничьего умысла в том, что случилось, но причиной твоих потерь и впрямь оказалась я, так возьми отступного. Ты из всего выбрала жар-череп, быть по сему. Сестрам-ягам скажи, что нет моего согласия и моей вины тоже нет.

– Быть по сему, – подтвердила вербовщица. – Сестрам ответ твой передам и скажу, что сполна ты расплатилась…

Два алых луча коротко ударили вербовщице в железную грудь, и она отшатнулась, испустив приглушенное рычанье, с которым сплелся бесстрастный негромкий голос.

– Не за свой ты кус принимаешься, ты этим кусом подавишься.

* * *

Заговорил череп, тот самый, на палке! Голос, по крайней мере, исходил от него, так же как грозовой запах, куда более сильный, чем в первый раз. Костомахи не разговаривают, а тут даже не цельный скелет – лишь мертвая голова, которую Охотник поначалу принял за обычную колдовскую штуковину из тех, что чародеи вешают на заборы, набивая себе цену и отпугивая нежеланных гостей.

Напугать такой череп и впрямь может, а если его накачать волшбой, то и припечь. Но разговор, да еще осмысленный? Но самочинные выходки?! О таком Охотник и не слыхивал, и еще вопрос, слыхивали ли об этом в Китеже. Мирава тоже растерялась, морду яги китежанин, успевший скользнуть вероятной противнице за спину, само собой не видел, но при первых же словах зараза встала, как вкопанная.

– Не тобой я был отдан, – не унимался пустоглазый говорун, – не тебе на меня рот разевать. Украсть не сумела, на обман пошла? Не выйдет, нет на то моего согласия! Я сам решаю, с кем остаться, так что убирайся, пока цела, и дорогу ко мне забудь. Да смотри, врать не вздумай! Сама кругом виновата! Ступу оставила, не зачаровав, ворон толком не обучила, а главное – на сторону глядишь, власти для себя ищешь, с того меня к рукам прибрать и надумала. Наведешь на нас сестриц-душегубиц – все им про тебя скажу, сама знаешь, что с тобой станется. Отвечай, поняла ли?

Спорить и тем паче лезть в драку вербовщица не стала: то ли приложило ее крепко, то ли в самом деле испугалась, что о ее самоуправстве проведают. Буркнула что-то на чужом грубом наречии, но череп, похоже, понял и успокоился. Красные точки в провалах глазниц стали тускнеть и почти погасли, остался лишь легкий отсвет, будто в непроглядной ночи за поворотом костер догорает.

Охотник утер рукавом взмокший лоб и быстро огляделся. Мирава с ягой так и каменели друг против друга, похоже, не зная, что дальше делать и говорить. Словно бы усохшая Гончая явно боялась, а вот знала ли отшельница, что за штуковина к ней в руки попала?

«Опять гроза. Пуще прежнего. Что делаем? Бьемся? Скачем?»

– Ждем пока.

Буланко верно унюхал: грозой пахло из-за черепа, то ли он так ярился, то ли дело было в вылетавших из его глазниц лучах.

«Я выйду. Видеть хочу».

– Выходи, – богатырь с сомнением покосился на ягу, с которой нужно было что-то делать, и решился. – Слушай, воительница, пора бы тебе и честь знать. Ступу ты из-за меня потеряла, так что, худ с тобой, подвезу до тракта и лошадь с телегой сторгую. Только обернись кем-то, не дело добрых людей железными ногами пугать.

«Чепрак смени, – ткнулся в плечо подоспевший Буланко – Этот я люблю, а после яги только выкинуть останется».

– Гончая – моя гостья, – опомнилась и Мирава, – мне ее и выпроваживать.

«Троих выдержу, только чепрак…»

– Спасибо, Алеша, но мое это де…

– Чепрак сменим, – шепнул в лошадиное ухо Алеша и добавил уже громко. – Гостья твоя, да конь мой. Втроем поедем и нечего тянуть, день короток, путь не близок.

– Не будет того, чтоб я пылью да духом конским дышала, – просипела опомнившаяся наконец-то вербовщица. – От вас, жеребцов, толку никакого, один вред!

«Обзывается! Проучить надо!»

– Уже проучили, – богатырь трепанул друга по шее, Буланко мотнул головой и прижал уши. Ему хотелось драться, хозяину – ехать сквозь вечер на одном коне с Миравой, но отшельница играла в гляделки с ягой.