Битва за Лукоморье. Книга 3

– Голова твоя дурная! – карга пялилась на волшебницу, будто тут никого больше не было. – Пожалеешь еще, да поздно будет. Наплачешься и с бродягой своим, и с жар-черепом. Сама не ведаешь, чем владеешь, не по тебе ноша.

– То мне решать, – Мирава, не сводя глаз с вербовщицы, отступила к столу и села, красноречиво придерживая палку с замолчавшим черепом. – А ты на чем хочешь, на том и убирайся, только побыстрее!

– Не больно много радости здесь торчать, – огрызнулась яга, сжимая когтистые пальцы в кулаки, – пусто, холодно, да еще русским духом пахнет… Фу!

Фыркнула Гончая – впору хорошему битюгу, только на фырканье далеко не уедешь, а осколки ступы вязнут в дальнем болотце. Яга что-то бормотала себе под нос, крепко сжав кулаки, и Охотнику подумалось, что не пожелавшая глотать пыль колченогая страхолюдина зовет гусей-лебедей, на которых и улетит. А что? Здоровущие же, и поклажу таскать приучены, а из так и валявшегося на траве ковра соорудить что-то вроде люльки, какую меж двух коней прилаживают, раз плюнуть.

– Спокойно, – китежанин надавил на холку напрягшемуся Буланышу, – она носильщиков зовет. Летучих.

«Не верю. Лапы железные режут, колют, таких на себе не возят. И тяжело».

Алеша в ответ лишь плечами пожал, но прав оказался не он, а Буланко. Вместо того, чтоб таращиться на небо в ожидании подмоги, яга что-то развязала и к железным ногам упала юбка, под которой, к счастью, оказалась вторая, поуже и покороче. Воительница провела рукой над лежащей тряпкой, та замерцала и зашевелилась, точно куча багровых змей, нет, не змей – щупалец. Поблескивая на солнце и не переставая извиваться, они сперва поползли во все стороны, а затем принялись сплетаться, как сплетаются стебли повилики. Не прошло и нескольких минут, а на траве лежала густая плотная сетка вроде тех, что плетут в южных краях и продают корабельщикам, только поменьше.

Яга переступила с лапы на лапу и, переваливаясь, заковыляла к Мираве. Охотник подался вперед – при малейшем намеке на угрозу он бы вмиг оказался между девушкой и каргой, но обошлось. Вербовщица всего лишь набросила сетку на позабытый Алешей короб с залогом. По черной поверхности заметались багровые мурашки, сперва бестолково, потом повторяя очертания ячей, и словно бы раздвоившаяся сетка начала стягиваться, сжимая короб. Не прошло и минуты, как от него остался небольшой кошель, который яга и прицепила к поясу.

– Ковер, – раздвинула губы Мирава, – забери ковер и… вон!

Налетел ветер, взметнул жухлые листья, растрепал патлы яги, словно тоже велел убираться. Гончая фыркнула что-то непонятное, и валявшийся на траве ковер, как был комом, неуклюже подкатился к хозяйке и развернулся. Серебром блеснули вытканные гуси-лебеди, яга ловко закинула себе за спину грозящее острыми чужими башнями полотнище, еще разок фыркнула и… поскакала.

Именно поскакала, пригнувшись и отставив словно облепленный диковинным ковром зад. Зрелище было – отворотясь не насмотришься, но богатырь на всякий случай не спускал с вербовщицы глаз. Двигалась яга длинными, не похожими ни на что скачками. Лягушка тоже прыгает, но она приземляется на все четыре лапы, яге же хватало ярко блестевших на солнце ног, а руки она согнула, одновременно прижав к бокам.

«Мои дороги в небе, – припомнилось Алеше, – а вы по земле ползайте, коль ни ума, ни силы нет». Много ты со своим умом и силой без ступы налетаешь, жаба колченогая!

* * *

Только сейчас Веселина поняла, как устала и, чего уж там, перепугалась. Ныли непривычные к долгим прогулкам ступни, в голове шумело, было сразу и зябко, и жарко. Привести себя в порядок чародейке нетрудно, но девушка почему-то этого не делала. Так и сидела, глядя на скачущую краем леса беду.

– Заяц не заяц, блоха не блоха, – Охотник, не спросясь, присел рядом, хотя когда это он спрашивал? – А туда же! «Дороги в небе…» Ну лети, лети, горлица худова, коленками назад!

– Горлица?! – сперва волшебница растерялась, потом ее бросило в хохот. От усталости, пережитого ужаса, от осознания того, что она чудом не сотворила с собой, и от будущей пустоты.

Она никогда не станет ягой. Она никогда не станет такой, как все. Так и будет сидеть в своей башне, а к ней станут бегать со своими просьбами дуры, которым приспичило стать «прекрасными». Любой ценой.

В груди кололо, из глаз текли слезы, девушка задыхалась, но остановиться не могла, как заведенная твердя сквозь приступы смеха: «Коленками… назад… назад…»

А потом ее с маху ударило по щеке – слабо, почти ласково, – но все прошло. Веселина, все еще задыхаясь, сидела на лавке, руки упорно сжимали посох с жар-черепом, а на столешнице потирала ручку Благуша, и прежде угощавшая малолетку-воспитанницу тычками да оплеухами. Порой по делу, порой нет, но сейчас пришлось к месту.

Отшельница осторожно прислонила посох к столу и потерла щеку, глядя на несущееся вдоль опушки причудливое темное пятно, что уменьшалось на глазах.

– Такое уже было, – заплетающимся языком пробормотала Веселина, – только наоборот. Она летела сюда… За мной.