Битва за Лукоморье. Книга 3

– Неяг-птицу подари, – пожал плечами Алеша. – Объяснишь, что никакую ягу не подпустит, да и лесавушкам-красавушкам забава. За хвост ухватятся, над родимой чащей полетят, полюбуются-порадуются.

– Нехорошо подарки передаривать…

– Какой же это подарок? – суховато бросил Охотник. – Я долг тебе вернул, а дальше что хочешь, то с ней и делай. Хоть лесавкам отдай, хоть на волю отпусти, хоть суп свари. Ну, счастливо тебе повеселиться, отшельница.

– Тебя тоже звали.

– Звать-то звали, только нас с Буланышем другие пляски ждут. И в другом месте.

– Не в эту же ночь! – Вот так и решаются, сразу и безоглядно. – Отпляшем, уважим лесных хозяев, да и поедем на твою заставу… Соберусь я быстро, у меня и добра-то – Благуша да птица.

– Жар-череп еще, – совсем другим голосом напомнил Алеша. – Постой, ты ж мне сапоги грозилась отчистить! Чтоб стыдно не было.

– Не будет. – Чародейка сощурилась, пальцами повела – и бурая корка грязи, замерцав, рассыпалась пылинками, показалась видавшая виды черная кожа. Охотнику большего и не требовалось: чистые, и ладно, но Веселину уже понесло. Щелчок пальцев, и черное становится бересклетово-розовым. Чуть поднятая бровь, и по голенищу идут малиновые узоры в виде ежей, а каблуки расцветают красными ягодками.

– Готово, – волшебница отшагнула назад, любуясь делом рук своих. – А уж как лесавушкам-красавушкам понравится!

Сперва китежанин не сообразил, в чем дело, потом догадался глянуть вниз.

– Это… – только и смог пробормотать он, – это… что?

– Сапоги, – расхохоталась Веселина, – праздничные. Как раз по тебе!

Это был другой смех, не тот, которым она провожала вербовщицу, а веселый и легкий, как коробочки-цветочки бересклета. Да, это был другой смех, но остановиться было так же трудно.

– Нет, ты не Мирава, – глядя на нее, решительно объявил Алеша, – хохотушка ты! Слушай… а давай я тебя… Веселиной звать стану?

Она моргнула.

– Как? Как ты сказал? – дрогнувшим голосом переспросила чародейка. – Веселиной?

– Ну да, – расплылся в улыбке ничего не понимавший китежанин. – Имечко как раз по тебе. Ну какая из тебя Мирава, если ты, чуть что, в смех?

Знал бы он, когда она до встречи с ним последний раз смеялась… Слез, впрочем, тоже не было, только крепнущее, как зимний лед, отчаянье и желание вырваться из ловушки. Как угодно, но вырваться, а потом принесло этих двоих и почему-то захотелось помочь. Вот и помогла, думала, коню… оказалось, себе.

– Пусть будет Веселина, – медленно, словно пробуя забытые звуки на вкус, произнесла чародейка. – Зови, но чур, только ты. И Буланко, куда ж без него…

– Лады! – просиял китежанин и тут же окликнул своего красавца. Конечно, они же за версту говорят. – Такие дела, друже. Мирава нам с тобой больше не Мирава, Веселина она.

Да уж, дела так дела… И времени-то с первой встречи минуло всего-ничего, а кажется – полжизни. Она коню свет вернула, а китежанин ей – имя, внезапно оказавшееся и правильным, и желанным. Все, что мучало годами, отвалилось, будто… грязевая корка с сапог. Впереди – дорога, впереди – застава, впереди – жизнь, а с матушкиным даром она теперь совладает! Особенно если его не в одиночку тащить.

– Ему нравится, – доложил, закончив неслышный разговор, Охотник. – Говорит, всё верно. Он буланый, значит, Буланко. Ты веселая, с тобой весело, ты – Веселина. Так теперь и зовись.

– Лады! – выдохнула больше не Мирава, утирая слезы не то веселые, не то просто счастливые.

Долг платежом красен

Вчерашний румяно-золотой закат не обманул – погода выдалась что надо. С моря дул ласковый ветерок, весело блестела-переливалась гладь бухты, пестрели на ней, как цветы на голубом лугу, разноцветные паруса кораблей… а вот чайки, носящиеся над мачтами, могли бы орать и потише. И Радята, который отскребал с песочком здесь же, на корме, котел от нагара, тоже мог бы так громко по железу не шкрябать… ох!..

Вся команда уже пришла в себя после ночной гулянки и занималась своими делами. Не хватало только Руфа, который должен был бы сейчас упражняться с оружием в паре с Полудом, Абахаем или Новиком, но загулявший псоглавец еще не вернулся от красотки-ангаманицы.

Садко развалился на любимом лежаке и неспешно прихлебывал рассол из кубка, оставленного на столике заботливым Милославом. Предусмотрительный кормчий догадался, что целительный напиток капитану непременно понадобится. Захлопали крылья, и под навес влетела Аля, уселась рядом на подушку и встревоженно заглянула новеградцу в лицо.

– Да в порядке я, – сообщил Садко, осторожно проведя пальцами по переливчатой спинке. – Сегодня куда лучше, чем вчера, грех жаловаться.

– Верю, – в голоске, прозвучавшем в капитанской голове, почудился то ли упрек, то ли насмешка.

Дивоптица не отстранилась, приняла ласку и даже пилить не стала, а Садко сделалось еще совестней за вчерашнее. Ведь Аля же ему только добра желает – и Милослав тоже…

Новеградец, успокаивая алконоста, не врал. Голове в этот раз и в самом деле было полегче, только рассеченную губу щипало, порезанный струной палец ныл, да ободранные в драке костяшки на руках саднили.