Битва за Лукоморье. Книга II

При этом сдавать Гаврилу княжьим людям Бурбело не собирался, в чем в порыве откровенности тут же поведал. Поведал гордо, снова раскрасневшись, высоко задрав холеную бородку и бросая значительные взгляды на хмурых помощников, что слышали его речь.

– Я своих не сдаю и не бросаю в беде, – вещал Чилига, – даже если они с пути сбились! Сам накажу, сам за них с казной рассчитаюсь, своим, кровным! Коли грех это, вяжите и меня!

Грехом это никто не счел, поэтому купца вязать не стали, и Несмеяна продолжила допрос. И Чилига, осмелев, еще и про причины таких поступков своего подручного рассказал: мол, зуб у того на Русь имелся. Отец Гаврилы тоже купцом был, бакаутом торговал, еще до Тит Титыча, возил в Сурож да Корсу. А как Русь Вольный полуостров от разбойников очистила, так отца-то и повязали. Говорят, пытался он сбежать, да недалеко уйти удалось – нагнали его княжьи дружинники и порешили на месте.

Вот Гаврила, оказавшись рядом с Бакаутовой пущей да вспомнив о судьбе родителя своего, и задумал злое дело, спутался с иноземцами, которым ценный лес нужен был. Ловко воспользовался положением начальника охраны и тайком от Чилиги Евсеевича провез на своем струге разномастную шайку, что должна была ценный груз стеречь. Шайка эта и вировникам нагрубила, и на воеводу напала.

Чилига, обо всем этом узнав, пытался горячему Гавриле втолковать, что так торговля не ведется, что правила есть, да и о чести забывать нельзя, но поздно уже было, а сделанного не воротишь. В конце своего рассказа купчина повесил голову, призвав воеводу делать с ним все, что она пожелает.

А Несмеяна подумала-подумала, да и отпустила Бурбело на все четыре стороны. Мало того, грамоты ему подорожные подписала, которые дошлый торгаш подсунул. Алеша хотел было встрять, но понял, что воевода уже все решила, а значит, спорить бесполезно. То, что она упертая, – он уже понял, а сейчас, после драки, в синих глазах еще и непонятное пламя бушевало. Лезть к ней не стоило, толку – никакого, только разлаялись бы снова.

Вот и едут они теперь на заставу, а Чилига снаряжает корабли, спешно досбивает оставшиеся сосны в плоты и уплывает восвояси.

Ночная дорога, она такая, кажется, что в мире не осталось никого, кроме тебя, твоего коня и вечности. Кажется, что так всегда было и так всегда будет, а потом или огонь увидишь, или уснешь, или начнет светать. Лениво поглядывающий по сторонам Алеша вдруг понял, насколько сильно он устал. Устал и Буланко – разве что не спотыкался, и Охотник отдал повод, а сам, отчаянно борясь со сном, вновь задумался.

Теперь прояснилась и история с клобуком, и слова Лукьяна про «торгашей с нечистью». Конечно, с нечистью – такую разношерстую шайку собрать… Клобук Гаврилиных молодцов или приметил, или заявился вместе с ними. Вот и наплел Лукьяну с три короба про купцов, которых он якобы грабит.

Странные, вроде бы никак не связанные осколки последних дней складывались в узор наподобие тех, которыми любят украшать царские дворцы в южных землях. Тригорский узор Алеша собрал почти полностью, не хватало разве что пары последних камушков, и если Несмеяна упрется, то и не хватит.

Все в истории с бакаутом и торгашами сходилось ладно, кроме одного – Охотник Чилиге отчаянно не верил. Отбросишь врожденное обаяние балабола да его громкие слова про честь, долг и взаимовыручку – и посыплется все. Купец же не дурак. Не мог он не знать о делах ближайшего помощника. Не мог с самого начала не видеть, что из заповедной пущи тащат к берегу отнюдь не корабельную сосну. Почему Гаврила удар принял? Да кто ж его разберет? Может, порядки такие у Бурбело – чуть что, каждый друг друга прикрывает. Вот и сговорились загодя, что, если запахнет жареным, Гаврила на себя всю вину возьмет.

Решение Несмеяны отпустить балабола в Новеград Алеше не нравилось, но в одном воевода была права – Дознаватель в Аргунове наверняка скажет, говорит ли Гаврила правду.

А вот с муринами, худами да клетками яснее так и не стало, но до одури уставший Алеша решил, что все это – дело рук Огнегора. И точка. Непонятно, с чего взявшаяся уверенность внезапно принесла спокойствие, и Охотник едва слышно вздохнул. Зачем, почему, когда, кто – как хорошо жить без этих вопросов!

– Буланко, стоим. Воеводу ждем.

Вперед они ушли хорошо, пока еще в ночной тиши заслышалось звяканье железа и седельный скрип! Несмеяна ехала первой, у ее седла, заставляя горемычного жеребца всхрапывать и прижимать уши, висела волколачья башка. Точнее, человечья: вся в шрамах, без одного глаза и с ухом, отрезанным почти под самый корень.

Перестать быть богатырем можно… только окончательно став им. Так став, что гриб в лесу, и тот не усомнится, что этот воин любой нечисти башку с лету отрубит. Конечно, можно еще распашень надеть…

– Чего остановился, Охотник? – голос Несмеяны был малость хриплым, бессонная ночь брала свое. – Случилось что?