Битва за Лукоморье. Книга II

– Так ты понял, рыжий? – Яромир Баламут снова обернулся через плечо к Терёшке, который сидел позади него, держась за пояс молодого богатыря. Свой плащ Вышеславич снял и перекинул через седло, поводья тоже закинул на переднюю луку. – Нож – он в бою как бы продолжением твоей руки должен быть. Но ты и про ноги не забывай. Ежели удар наносишь тычком, а нож прямым хватом держишь, лезвием вверх, и он у тебя в правой руке – делаешь правой ногой шаг вперед. На нее же вес тела переносишь. И всё это – резко да быстро. Вроде как ты – стрела, которая с тетивы срывается. Ясно?

– Ага, – кивнул Терёшка. Объяснения Яромира он слушал жадно, боясь пропустить хоть слово. – А замахиваться перед ударом надобно?

– Нет, руку назад не отводи. Замешкаешься – и супротивник отбить твой клинок успеет. Или за запястье поймает. Помнишь, как я вчера показывал?

– Эй, вояки, не отставайте! – донесся до них голос Молчана.

Тот ехал на своем соловом Кречете во главе отряда, ставшего теперь вполовину меньше. Миленка сидела в седле впереди Молчана Даниловича. В поводу за Кречетом шел навьюченный Орлик.

Редкие прохожие, попадавшиеся навстречу русичам на сонных и почти безлюдных по вечернему времени кривых улицах предместья, косились на проезжих с жадным любопытством. К таким взглядам Терёшка уже мало-помалу начинал привыкать. Никак не мог привыкнуть он к другому. К тому, что здесь, в Алыре, это любопытство какое-то боязливо-недоброе, хмурое и настороженное.

Добрынин отряд разделился на постоялом дворе в Толучееве. Царицу Мадину, как оказалось, там и вправду поджидали доверенные посланцы ее триозерской родни. Выдавали эти шестеро себя за проезжего купца из стольного града Зеленова и его охрану. Для Терёшки и Миленки осталось тайной, о чем толковали между собой, поднявшись в горницу, Добрыня Никитич, супруга царя Гопона и старший над триозерцами, седой крепыш с умными цепкими глазами и воинской выправкой, но лицо у Мадины, когда они вернулись, было сумрачным.

Однако распрощалась она с седым триозерцем сердечно и в Бряхимов с воеводой и Василием Казимировичем отправилась без споров. Видать, помириться с мужем молодую царицу все же уговорили. Заседлали ей, чтобы лишнего времени в дороге не терять, Гнедка – одного из сменных дивоконей, а Молчан, Яромир, Терёшка с подружкой да Тимофей-телохранитель остались на постоялом дворе. «Отдохните как следует, – велел Добрыня. – Яромиру надо от ран до конца оправиться да сил набраться, а ребятам – отоспаться. Они, почитай, две ночи уже на ногах, у обоих, вон, глаза слипаются. И с утра нас догоняйте».

Отоспаться-то они отоспались, только вот Тимофей вдруг заявил за завтраком:

– Чубарый мой захромал что-то, как бы плечо не повредил… Да и лошадь государыни Мадины Милонеговны перековать надо. Вы себе езжайте, а я задержусь на денек-другой.

– Ну и к бедаку его, – шепнул Терёшке Яромир. – Без него скорее доберемся.

По тракту и впрямь понеслись точно на крыльях. Встречный ветер хлестал в лица, развевал лошадиные гривы и плащи наездников, упруго отдувал со лба волосы, и Терёшке хотелось смеяться и петь в полный голос. Внутри у него всё замирало от щемящего сладкого восторга, кружившего голову. Правда, поначалу сердце у мальчишки холодело и ёкало: а ну как налетит на полном скаку огромный богатырский конь на встречного верхового али пешего? Собьет ведь – да растопчет… Но Яромир растолковал Терёшке, что дивокони загодя чуют, свободен ли путь, есть у них такой особый дар.

Верхом Терёшка ездил неплохо – и охлябью, и в седле. Хоть и имел прежде дело лишь с низкорослыми, коренастыми крестьянскими лошадками. Пахом впервые посадил приемного сына на коня, когда Терёшке было года четыре. Лошадей парень любил и легко с ними ладил. Дома его, входящего в конюшню, Пахомов добродушный широколобый мышастый мерин и рыжая, ехидно-вредная упряжная кобылка всегда встречали радостным ржанием, подставляли почесать холки и тянулись мордами к Терёшкиным рукам. Знали, что при себе у мальчишки непременно есть яблоко или подсоленная горбушка. Но кони великоградских богатырей – это было в глазах Терёшки что-то просто вылетевшее из песни, от которой в груди жарко делается. Парень даже не удивился, когда Добрыня подтвердил, что они с хозяевами еще и говорить мысленно могут. Чудо оно и есть чудо, так и положено, чтобы ты на него глядел и чувствовал, как у души твоей крылья вырастают.

Непривычной к верховой езде Миленке, которую на сей раз взял к себе на седло Молчан Данилович, дорога давалась куда тяжелее. Не будь Кречет дивоконем, для девчонки она и вовсе превратилась бы в пытку. А когда надо было снять внучку знахарки со спины солового или посадить на коня, всякий раз рядом как-то незаметно оказывался Баламут. Ухитряясь опередить даже Молчана.

На каждом привале Яромир с веселыми прибаутками уговаривал девчонку поменяться местами с Терёшкой и пересесть на Воронца. Миленка упорно смущалась и отказывалась, отшучиваясь в ответ: «Ты, боярин – наездник уж больно горячий. С дядькой Даниловичем вместе ехать – оно спокойнее».