Битва за прошлое. Как политика меняет историю

Революции в каждой стране — осевое событие отечественной истории, вокруг отношения к ним выстраиваются литература и политика, к ним обращаются потомки за образами прошлого и будущего. Мы говорили о том, как в США попытка пересмотра взгляда на американскую революцию — войну за независимость — привела к возникновению «Проекта 1619» и «Комиссии 1789», воплотивших основной политический раскол в отношении к прошлому. Во Франции вековые споры о революции привели к мнению, разделяемому большинством: революция была благом, а революционный террор — злом. Понятие революции во Франции отделено от кровавых событий, последовавших за провозглашением республики, и нагружено исключительно положительными смыслами. Эмманюэль Макрон во время борьбы за президентское кресло опубликовал книгу под названием «Революция», изложив в ней свои взгляды на будущее Франции, и этот заголовок не вызывал протеста[134]. Французы гордятся своей революцией.

Не так дело обстоит в России. Невозможность сказать что-то однозначное о революции 1917 года приводит к тому, что государство и политики удивительным образом по большей части хранили молчание по поводу столетия этого события. В их картине мира история должна трактоваться единственно возможным образом — только в этом случае к ней можно обращаться для описания современности. Если же какое-то событие использовать подобным образом не получается, к нему вообще лучше не обращаться.

Столетие Октября в 2017 году страна, когда-то ведшая от него отсчет своего существования, встретила оглушительным молчанием. Историки, конечно, провели десятки научных конференций и семинаров, опубликовали несколько хороших монографий. Но это было внутрицеховое обсуждение. Для обычного гражданина России столетие революции прошло незамеченным. Ближайшая к тому историческому периоду тема, вокруг которой шумели споры, — фильм Алексея Учителя «Матильда» и борьба против него Натальи Поклонской — вообще не имела отношения к революционной тематике.

Для сравнения можно вспомнить, что Франция к столетию своей Великой революции устроила всемирную выставку, напоминанием о которой стала Эйфелева башня. Американская статуя Свободы была (пусть и с опозданием на 10 лет) подарком к столетию Войны за независимость. Казалось бы, на монументальное искусство в России ресурсов не жалеют. Но не было ни выставки, ни возведения монумента, ни даже отечественного блокбастера на экранах.

А самое главное — в обществе не началось никакой дискуссии о значении 1917 года, о его наследии, о влиянии революции на весь мир и на сегодняшнюю Россию. Это не значит, что мы знаем ответы на эти вопросы, скорее наоборот. Но пока эти вопросы задают только историки в тиши научных аудиторий. Необычная ностальгия по монархии и противникам большевиков, вспыхнувшая в конце 1990-х — начале 2000-х, когда перезахоранивали останки царской семьи и привозили в Россию прах усопших на Западе белых генералов, реабилитировала побежденную сторону Гражданской войны, но не способствовала распространению альтернативной версии истории. Профессор Андрей Зубов едва ли не в одиночку отстаивает антисоветский нарратив, вызывая лишь новые волны критики.

У этой ситуации несколько причин. Во-первых, для нынешнего российского государства любая революция — очевидное зло. Опасения, вызванные цветными революциями и «арабской весной», давно уже сформировали отчетливо контрреволюционную идеологию, проявляющуюся во внешней политике и внутриполитической риторике власти. Вместе с тем прямо осудить большевиков и заклеймить революцию тоже не получается: из 1917 года родом и Советский Союз (пусть он и оформился лишь спустя пять лет), распад которого в 1991-м президент Владимир Путин назвал «величайшей геополитической катастрофой», и множество институтов и практик, без которых трудно представить сегодняшнее государство. На встрече Валдайского клуба в октябре 2017 года президент осторожно обмолвился о «неоднозначности» результатов революции, о том, как «тесно переплетены негативные и, надо признать, позитивные последствия тех событий»[135]. А раз нет возможности ни отпраздновать столетие Октября, ни заклеймить семнадцатый год, молчание представляется лучшим выходом. Революцию страшно вспоминать, но невозможно забыть.

Во-вторых, события середины прошлого века — репрессии сталинского периода и Великая Отечественная война — для ныне живущего поколения все еще являются «последней катастрофой» (термин французского историка Анри Руссо), заглушившей травмы предшествующей трагедии. Пока нет признаков того, что распад СССР сыграет для большинства населения постсоветских государств сравнимую роль. Именно вокруг войны и репрессий кипит неостывающая память, прорываясь то в ужасе Сандармоха, то в шествии «Бессмертного полка». Но связь этих событий с революцией, очевидная для современников, сегодня не ощущается.