Битва за прошлое. Как политика меняет историю

Язык Второй мировой войны используют не только российские политики. Так, президент США Джордж Буш-младший в начальный период «войны с террором» после терактов 11 сентября 2001 года объявил террористов «наследниками фашизма», а затем сравнил режим Саддама Хусейна с нацистским. В 2014 году, после присоединения Крыма, Владимира Путина сравнивали с Гитлером такие видные американские политики, как Хиллари Клинтон, сенаторы Джон Маккейн, Марко Рубио и Линдси Грэм[166]. Шон Спайсер, пресс-секретарь Белого дома уже при президенте Дональде Трампе, сравнивал с Гитлером президента Сирии Башара Асада (после химической атаки в начале апреля 2017 года он заявил, что «даже Гитлер такого не делал», и был вынужден потом извиняться)[167]. Отличие использования образа Гитлера американскими политиками состоит в том, что там он служит прежде всего задачам международной мобилизации вокруг борьбы США с конкретным режимом или организацией: образ коалиции союзников против абсолютного зла востребован именно в такие моменты.

Американский историк Дэвид Нун совершенно правильно отмечал, что «аналогии Второй мировой войны используются администрацией Буша не столько для описания и классификации международных угроз, таких как „Аль-Каида“ или Ирак, но гораздо в большей степени для того, чтобы воодушевить американское общество и легитимировать свое руководство, заново артикулировать знакомые иконы национальной идентичности»[168]. Российский случай отличается от описанного тем, что аналогии со Второй мировой войной и другими историческими событиями в самом деле становятся описанием и классификацией современных угроз.

Такая инструментализация истории опасна как для исторической науки (которую кто-то, не разобравшись, может опять причислить к ведомству пропаганды), так и для общества в целом. В долгосрочной перспективе эта борьба лишает важного содержания и саму политическую коммуникацию, которой, очевидно, не хватает собственных терминов, а также идей и ценностей, способных играть роль референтов без отсылок к фигурам и событиям прошлого.

Мемориальные законы

Иногда политики считают возможным и нужным использовать ресурсы государства для поддержания определенной версии истории или подавления определенного нарратива. Прямые запреты на некоторые исторические версии существуют во многих странах Европы и обобщенно именуются мемориальными законами. Первый такой закон был принят в 1985 году в Германии, следом за ним в 1986 году в Израиле; они запрещали отрицать холокост, уничтожение нацистами евреев во время Второй мировой войны. Логика этих законов приравнивает такое отрицание к «преступлению ненависти». После того как такие законы появились, этим путем последовали и другие страны. Сегодня мемориальные законы приняты в следующих странах Европы (по дате принятия закона): Германии, Франции, Австрии, Швейцарии, Бельгии, Испании, Люксембурге, Польше, Лихтенштейне, Чехии, Словакии, Румынии, Словении, Македонии, Андорре, Кипре, Португалии, Албании, Мальте, Латвии, Венгрии, Черногории, Литве, Болгарии, Греции, России и Италии. Близкие по смыслу, хотя отличающиеся от «классических» мемориальных законов, ограничения приняты на Украине, в Турции и Нидерландах. Исследовавший мемориальные законы Николай Копосов отмечает, что они «запрещают распространение фальшивой информации, а не мнений, что является важным отличием для большинства юридических систем»[169].

Однако между мемориальными законами, принятыми в западной части Европы в период между 1985 и 1998 годами, и более поздними, появившимися на востоке континента, заметна существенная разница. Западный вариант касался исключительно отрицания холокоста и был частью формировавшейся общей памяти объединенной Европы. Первый из восточноевропейских законов, принятый в Польше в 1998 году, запрещал отрицание преступлений как нацизма, так и коммунизма.

Впоследствии еще несколько стран Восточной Европы последовали примеру Польши. Разница здесь не просто в наборе репрезентаций исторического «зла»: запрет отрицания холокоста в Западной Европе сочетался с признанием ответственности государств и обществ за это преступление. Запрет отрицания преступлений «нацизма и коммунизма» начал трактоваться в большой степени как вынос ответственности за пределы стран региона. Вина нацистов и коммунистов помогала закрыть глаза на ответственность собственных националистических движений, генеалогическую преемственность с которыми сохранили многие политики посткоммунистической эры.

В этом ряду особое место занимает российский вариант мемориального закона, названного запретом «реабилитации нацизма». Он не затрагивает преступления коммунизма (как и законы, принимавшиеся в Западной Европе), но также выносит ответственность за пределы собственного государства и защищает «прогосударственный» нарратив, как это делают восточноевропейские мемориальные законы.