Битва жизни

— Прощайте, отвѣчалъ кліентъ, пожимая Компаніи руки. Когда нибудь вы увидите, что я употреблю мое богатство съ толкомъ. Отнынѣ Мери — путеводная звѣзда моя!

— Осторожнѣе съ лѣстницы, сэръ; здѣсь она не свѣтитъ, замѣтилъ Снитчей. — Прощайте!

— Прощайте.

Снитчей и Краггсъ стояли на порогѣ, каждый со свѣчою въ рукѣ, свѣтя ему съ лѣстницы; когда онъ ушелъ, они взглянули другъ на друга.

— Что вы объ этомъ думаете, мистеръ Краггсъ? спросилъ Снитчей.

Краггсъ покачалъ годовою.

— Помнится, что въ день снятія опеки мы замѣтили какъ будто что-то странное въ ихъ разставаньи, сказалъ Снитчей.

— Да.

— Впрочемъ, можетъ быть мистеръ Уарденъ ошибается, продолжаль Снитчей, замыкая ящикъ и ставя его на мѣсто. — А если и нѣтъ, такъ маленькая измѣна не диво, мистеръ Краггсъ. Впрочемъ, я думалъ, что эта красоточка ему вѣрна. Мнѣ даже, казалось, сказалъ Снитчей, надѣвая теплый сюртукъ и перчатки (на дворѣ было очень холодно) и задувая свѣчу:- мнѣ даже казалось, что въ послѣднне время она сдѣлалась тверже характеромъ и рѣшительнѣе, вообще похожѣе на сестру.

— Мистриссъ Краггсъ тоже это замѣтила, сказалъ Краггсъ. — Если бы Уарденъ обчелся! сказалъ добродушный Снитчей:- но какъ онъ ни вѣтренъ, какъ ни пустъ, а знаетъ немножко свѣтъ и людей, — да какъ и не знать: онъ заплатилъ за науку довольно дорого. Я ничего не могу рѣшить навѣрное, и лучше намъ не мѣшаться, мистеръ Краггсъ: мы тутъ ничего не можемъ сдѣлать.

— Ничего, повторилъ Краггсъ.

— Пріятель нашъ докторъ видятъ въ этихъ вещахъ вздоръ, сказалъ Снитчей, качая годовою: — надѣюсь, что ему не понадобится его философія. Другъ нашъ Альфредъ говоритъ о битвѣ жизни, — онъ опять покачалъ годовою, — надѣюсь, что онъ не падетъ въ первой схваткѣ. Взяли вы вашу шляпу, мистеръ Краггсъ, я погашу другую свѣчу.

Краггсъ отвѣчалъ утвердительно, и Снитчей погасилъ свѣчу. Они ощупью вышли изъ комнаты совѣщаній, темной, какъ настоящее дѣло, или юриспруденція вообще.

* * *

Сцена моего разсказа переносится теперь въ уютную комнату, гдѣ въ этотъ же самый вечеръ сидѣли передъ добрымъ огонькомъ свѣжій еще старикъ докторъ и его дочери. Грація шила, Мери читала вслухъ. Докторъ, въ шлафрокѣ и туфляхъ, лежалъ, протянувши ноги на теплый коверъ, въ покойныхъ креслахъ, слушалъ чтеніе и смотрѣлъ на дочерей.

Нельзя было не любоваться ими. Никогда и нигдѣ подобныя головки не украшали и не освящали домашняго огонька. Три года сгладили прежнюю между ними разницу; на свѣтломъ челѣ меньшой сестры, въ выраженіи ея глазъ и въ звукѣ голоса высказывалась та-же серьёзная натура, которая гораздо раньше опредѣлилась, вслѣдствіе потери матери и въ старшей. Но Мери все еще казалась слабѣе и красивѣе сестры; она все еще какъ будто приникала къ груди Граціи, полагая на все всю свою надежду и ища въ ея глазахъ совѣта и заступничества, въ этихъ глазахъ, по прежнему свѣтлыхъ, спокойныхъ и веселыхъ.

Мери читала: «И здѣсь, подъ родимымъ кровомъ, гдѣ все было ей такъ дорого по воспоминаніямъ, она почувствовала теперь, что близокъ часъ испытанія для ея сердца, и что отсрочка невозможна. О, родной кровъ нашъ! нашъ другъ и утѣшитель, когда всѣ насъ покинутъ! разстаться съ тобою въ какую бы то ни было минуту жизни между колыбелью и гробомъ….»

— Мери, моя милая! сказала Грація. — Ну, что тамъ? спросилъ ее отецъ.

Она взяла протянутую ей руку сестры и продолжала читать; голосъ ея дрожалъ, хотя она и старалась произносить слова твердо.

«Разстаться съ тобою въ какую бы то ни было минуту жизни между колыбелью и гробомъ, — всегда горько. О, родной кровъ, вѣрный другъ вашъ, такъ часто забываемый неблагодарными! будь добръ къ покидающимъ тебя и не преслѣдуй блуждающіе стопы ихъ упреками воспоминанія! Если когда нибудь образъ твой возникнетъ передъ ихъ очами, не смотри на нихъ ласково, не улыбаяся имъ давно знакомою улыбкою! Да не увидятъ они сѣдую главу твою въ лучахъ любви, дружбы, примиренія, симпатіи. Да не поразитъ бѣжавшую отъ тебя знакомое слово любви! но, если можешь, смотри строго и сурово, изъ состраданія къ кающейся!

— Милая Мери, не читай сегодня больше, сказала Грація, замѣтивши на глазахъ у нея слезы.

— И не могу, отвѣчала Мери, закрывая книгу. — Всѣ буквы какъ въ огнѣ!

Это позабавило доктора; онъ засмѣялся, потрепавши дочь по головѣ.

— Какъ! въ слезахъ отъ сказки! сказалъ докторъ. — Отъ чернилъ и бумаги! Оно, конечно, впрочемъ, все выходитъ на одно: принимать за серьёзное эти каракульки или что нибудь другое, равно раціонально. — Отри слезы, душа моя, отри слезы. Ручаюсь тебѣ, что героиня давнымъ давно возвратилась въ свой родимый домъ, и все кончилось благополучно. А если и нѣтъ, такъ что такое въ самомъ дѣлѣ родимый кровь? четыре стѣны — и только; а въ романѣ и того меньше, — тряпье и чернила. — Что тамъ еще?

— Это я, мистеръ, сказала Клеменси, выставивши голову въ двери.

— Что съ вами? спросилъ докторъ.