Битвы божьих коровок

Пацюк с трудом удержался, чтобы не влепить алкашу оплеуху. Поставить производство ангелов на поток и цеплять каждому сопроводительный ярлык “Прошмандовка. Расфасовщик № 1” – это было слишком.

– Красивая девушка! Очень красивая. Вы меня понимаете?

– Все очень красивые, – продолжал упрямиться Жумыга. – Вы какие-нибудь особые приметы сообщите.

– Ну хорошо. У нее был сломан ноготь на правой руке. На указательном пальце, – уже ни на что не надеясь, сказал Пацюк.

И тогда Жумыга вспомнил. Определенно вспомнил: глаза Тимура-Самаранча расширились, нос расплющился, а губы вытянулись в трубочку.

– Ну! Что же ты раньше не сказал, деятель?! Про ноготь. Точно! Подсела ко мне одна сумасшедшая. Всю дорогу по этому ногтю убивалась, рыдала даже.

– Откуда знаешь, что по ногтю?

– Да сама она и сказала! Не сразу, конечно. Сначала, когда машину остановила… ну, не остановила даже, а, считай, под колеса бросилась… Так вот, минут пять она тряслась, все приговаривала: “Что же теперь делать, что делать?!” Я спрашиваю: “Что случилось-то?” Она замолчала, а потом давай мне про свой сломанный ноготь талдычить. Даже мне его под нос совала, говорила, что растила-де не одну неделю, и так бездарно потерять! Да, именно так она и сказала: “бездарно потерять”. Я думал, ее валерьянкой придется отпаивать. Один раз даже остановился, банку пива ей взял, чтобы успокоилась.

– А она?

– Даже спасибо не сказала. И не успокоилась, заметьте. Так и проплакала всю дорогу.

Да, это было вполне в стиле Мицуко – такой, какой ее запомнил Пацюк. Не проронить ни единой слезинки, узнав, что бывший возлюбленный покончил с собой. И лить потоки над каким-то жалким ногтем.

Что ж, именно это делает женщину женщиной.

Но Жумыга, похоже, так не думал.

– Не может нормальная женщина так из-за пустяков исходить! Я вот что думаю. Она, скорее всего, со своим хахалем полаялась. Я, конечно, утверждать не могу, но, по-моему, она до того, как меня тормознуть, из какой-то машины выскакивала. Может, кто-то ее расстроил или под юбку полез. Обычное дело. А то и того похуже.

– Чего – “похуже”? – насторожился Пацюк.

– Дело молодое, – ограничился туманным намеком Жумыга.

– Она о чем-нибудь еще с тобой разговаривала?

– О хахале своем?

– Да при чем здесь хахаль! О чем-нибудь…

– Да нет.

– Ну хорошо… А потом? – спросил Пацюк.

– А что потом? Дала деньги, сказала, чтобы я подождал.

– Ну?

– Я ждал. Почти час. Но она не вышла.

– Откуда?

Жумыга снова напрягся.

– Подожди… Она же называла адрес… С самого начала назвала. Только села – и назвала. Еще перед тем, как по своему ногтю чертовому панихиду заказать… Точно, сказала, что ей нужно… Куда же ей было нужно?

– Давай вспоминай! – Пацюк снова потряс бумажкой.

– Где-то в центре… Дай бог памяти… То ли на Фонтанке, то ли на канале Грибоедова…

– Соображай быстрее, дядя!

– Нет, и не на Грибоедова…

– А где?!

Пацюк едва не ухватился за ворот Жумыгиной рубахи. Сам дьявол, казалось, дергал алкаша за нитки, заставляя его дарить надежду Пацюку и снова отнимать. Дьявол скалил зубы, отплясывал джигу в сонных зрачках Тимура Ма-нивальдовича, грозил Егору пальцем и показывал язык. Если сейчас этот идиот не вспомнит, куда в конце концов он отвез Мицуко, – дела стажера будут совсем плохи. Дока Забелин знает все. Знает даже больше, чем сам стажер.

Или думает, что знает.

А у Пацюка есть один-единственный козырь – вот этот болван, который в субботу вечером доставил Мицуко прямиком в гостиную к ее собственной смерти. Ждать пришлось еще несколько часов, прежде чем смерть вышла и пригласила Мицуко войти. Да, единственный козырь – этот болван и номер его машины. Если он не выжмет из Жумыги правильный ответ, козырь превратится в проходную карту ниже самой захудалой двойки – и над ней будет смеяться вся колода.

– Если ты сейчас не скажешь мне, куда ты отвез девушку, я тебя удавлю. – Пацюк сжал кулаки. – Удавлю вот этими самыми руками! И ни секунды об этом не пожалею. А у тебя язык вывалится и глаза из орбит выскочат.

– И ты в себя больше не то что портвейн “Три семерки”, ты в себя молока не вольешь! Я не шучу, слышишь?!

Должно быть, у Пацюка был такой решительный вид, что Жумыга понял: не шутит. Он раздулся, как древесная лягушка, и страшным голосом заорал:

– Вспомнил! Точно вспомнил! Это не канал Грибоедова! Это Добролюбова! Ты понимаешь, Добролюбова! Я почему спутал – оба революционеры, а их столько развелось, что черт ногу сломит. Точно – Добролюбова. Мы еще через Английский проспект ехали. Объехали – и привет! Добролюбова! До-бро-лю-бо-ва!!!

Закончив скандировать, Жумыга уставился на Пацюка. Он ждал поощрительную сахарную косточку в лице ста честно заработанных рублей.

Но Пацюк не спешил.

– Где конкретно ты ее высадил?

– Да она маленькая, эта улица. Ее можно за пять минут пройти.

– Где конкретно? – снова нажал Пацюк.

– Погоди, не напирай. Значит, мы тормознулись возле фабрики, где костюмы напрокат дают… Всякие там маскарадные…

– Она просила подвезти ее именно к этой фабрике?