Бюро расследования судеб

– В замке, – отвечает старая дама, отодвигая чашку с чаем. – Думали, они нас расстреляют. Боялись, конечно, очень. Но готовы были умереть. Для нас смерть была… абстрактной. Знали, что родители будут нами гордиться. Не думали о своих сломанных жизнях.

Она подбирает слова долго и тщательно.

– А потом – нет, – с улыбкой прибавляет она. – Нас отправили в Равенсбрюк.

Ирен сразу, с самого начала потрясло это «нас». Будто ее устами говорят они все вместе.

– Я слишком разговорчивая, – извиняется Сабина. – Расскажите о вас.

Ирен описывает свою работу следовательницы.

– Вы раскрываете ужасные вещи. Трудно это, не так ли?

– Работа не из тех, о которых забываешь, уходя вечером домой.

– Зачем выбирать такое дело жизни? У вас какая-то личная причина? – спрашивает старая дама, внимательно заглядывая ей в глаза.

– Случайность, – отвечает Ирен. – Я прочла небольшое объявление. Только что вышла замуж. Я искала работу.

– Случайность… вы верите, что они бывают? – шепчет Сабина. – Знаете, я думаю, нас что-то тянет совершать определенные поступки. Как железо тянет к огню… А ваш муж – немец?

– Бывший муж.

– Вы задавались вопросом, что его семья делала во время войны?

– Бывало, – смутившись, отвечает Ирен. – Они никогда не упоминали о тех временах.

– Да, но ведь это ваша работа! Вы не говорили с ним об этом? Вот странно.

Ирен хотелось бы ответить, что это умолчание нисколько ее не беспокоило. Что она сворачивалась в нем клубочком, точно в тайном саду. Случалось ей и думать о тех годах как о потерянном рае.

– Мой муж умер, – признается старая дама. – Он не хотел, чтобы я говорила про лагерь. Сразу же меня обрывал: «Ты выжила, ты вернулась. И сейчас не нужно больше думать про все это». И тогда я больше ничего не говорила. Видела, что он не понимает.

– Чего именно он не понимает?

– …Я так и не вернулась из лагеря. Я там навсегда.

Ирен думает – а не так же ли чувствовала себя и Эва? Все ли побывавшие в лагере так и остаются его узницами, как в гравитационном поле черной дыры.

Они молча потягивают чай.

– Вы ведь пришли, потому что ищете кого-то, да? – спрашивает Сабина.

Кивнув головой, Ирен показывает ей фотографию Виты с малышом:

– Вита Собеская. Вы засвидетельствовали ее гибель в Равенсбрюке.

Острое волнующее воспоминание прочитывается во взгляде старой дамы:

– Ох, Вита… На этом фото я ее и не узнала. Она такая прелестная… В лагере совсем исхудала, но еще держала лицо. У многих лицо уже стерлось. Вот от этого нам было очень страшно. А малыш – это ее ребенок?

– Да. И его я тоже ищу. Его похитили эсэсовцы.

– Ах да, и правда, знаю про это. Она думала, что разыщет его после лагеря.

– А вы как ее узнали?

– О, это… – шепчет Сабина, взгляд ее замирает.

Мягкое солнце светит в оконное стекло. В их беседе есть неторопливость, нарушать которую Ирен не хочет. Она молчит, как-то по-особому взволнованная тем, что перед ней человек, знавший Виту. Тем, что с ее помощью, через нее она может стать к ней ближе, почти прикоснуться. Между нею и Витой больше никого, только Сабина. Ее руки с прозрачной кожей, сквозь которую видно переплетение голубых вен. Ее голос, ее память.

– Чтобы вы могли понять, мне придется рассказать все, что с нами случилось, – говорит она, как будто извиняясь.

Сабина надевает очки и с трудом поднимается, чтобы взять записную книгу с библиотечной полки. «Мои памятные заметки», – говорит она. Сразу, как вернулась из Равенсбрюка, она заставила себя записать свои воспоминания. Она настолько же хотела забвения, насколько и боялась его.