Бюст на родине героя

Времена нынче наступают тревожные, давно пора укрепить дверь и врезать новый, приличный замок — так поступают нынче все серьезные люди, но я тот еще разгильдяй, к тому же убежден, что брать у меня в квартире нечего. С полоборота ключа я отпер разболтанную дверь и шагнул в крохотную прихожую. Мои спутники стояли у меня за спиной.

У меня типовая из типовых однокомнатная квартиренка. Открыв входную дверь, сразу обозреваешь все свои владения: десятиметровая (предмет всеобщей зависти) кухня справа и двадцатиметровая жилая комната слева — как две неравные штанины. Когда несколько лет назад я сюда въезжал, планировал порушить стену между комнатой и кухней и создать единое пространство обитания. Я тогда и не ведал о существовании жилищ, вроде Барбиной студии, поэтому считал себя пионером-квартиропроходцем и очень гордился своей идеей, однако до реконструкции руки не дошли, и перегородку я так и не снес. Ограничился тем, что побелил все стены, а ванную комнату выкрасил в черное — по-моему, красиво.

Итак, я вошел в квартиру и включил свет — уже смеркалось. Бросил взгляд на кухню и увидел, что светлый блестящий линолеум покрыт отпечатками ног. Натоптали сильно. Сомнений не было: в квартире без меня побывали.

Холостяцкая жизнь действует на людей по-разному. У одних она формирует неряшливость и полное пренебрежение к своему быту, у других — гипертрофированную, нездоровую тягу к стерильной чистоте и образцовому порядку. Пожалуй, я ближе ко вторым. Я не то чтобы особенно забочусь о чистоте своего жилья, нет, порой не мету и не вытираю пыль неделями, но не переношу, когда что-то не на месте, и испытываю едва ли не физическую боль, если мой гость, достав с полки книгу и полистав, небрежно бросит ее на диван, хотя стараюсь не подать виду, что страдаю. Кухонные табуретки должны быть задвинуты под кухонный стол, прочитанные газеты — запихнуты в газетницу, книги должны стоять на полках ровно — корешок к корешку, а бумаги на письменном столе — лежать ровными стопками, ни в коем случае не наперекосяк, а непременно параллельно краю стола. Полагаю, что эта дурь — примета надвигающейся старости, но ничего не могу с собою поделать. А в остальном, поверьте, я вовсе не педант.

Понятное дело, уезжая на месяц, я с особым тщанием расставил все на места, и это сейчас облегчало мою задачу — обнаружить, что похищено во время «уборки». К тому же рядом был Артюша.

Да, представляя читателю Артема Косова, я забыл упомянуть его профессию. С недавнего времени он бригадир шабашников — строит дачи и загородные коттеджи по индивидуальным проектам и весьма недурно зарабатывает. А до нынешней эпохи массовой смены профессий он был, как и все мы, нищим — работал следователем, впрочем, не простым сыщиком, а следователем по особо важным делам, важняком, районной прокуратуры, это что-то вроде комиссара Мегрэ. В общем, сыскного опыта ему не занимать.

Артюша усадил Стаса, Леву и Славика на диван, чтобы не путались под ногами, и стал показывать мне, где и что смотреть. Первым делом мы отправились на кухню и ничего существенного, кроме упомянутых уже следов, там не обнаружили. На кухнях домушники непременно ищут ценности в сыпучих продуктах: почему-то считается, что манка, сахарный песок и соль — самое надежное место для хранения бриллиантов, изумрудов и золотишка. Ни того, ни другого, ни третьего у меня отродясь не было, впрочем, крупу и сахар-песок я тоже не держу. Есть банка с хорошим чаем и жестянка, полная зерен кофе, — я внимательно слежу, чтобы эти жизненно важные для меня припасы никогда не переводились. В банки никто не лазал.

У меня много книг, и одна кухонная стена занята полками со справочной литературой, которая не поместилась в комнате. Вот здесь мы обнаружили следы поисков: книги местами стояли неровно, два словаря вообще валялись на полу.

Мы вернулись в комнату. Здесь беспорядка было больше — у меня все стены в книжных полках, а книги почему-то больше всего интересовали «уборщиков». И еще письменный стол, все ящики которого были выдвинуты, а бумаги в беспорядке разбросаны.

Поправляя сдвинутые корешки книг, я пытался понять логику побывавших здесь в мое отсутствие людей. Что они искали? Неужели не увидали сразу, что ценностей здесь нет и быть не может? Самая дорогая вещь у меня, единственный предмет роскоши, — новенькая электрическая машинка «оливетти». Ее не взяли — вот она стоит, только почему-то сдернут чехол. Что берут еще? Произведения искусства — даже полуграмотный домушник знает: нынче они в цене. Но все на месте: яркие веселые «Праздники» письма начала века, несколько работ моих друзей-художников — живопись, акварельки, гравюры. Дорогие, очень дорогие мне вещи, но мне и только мне — ох, отнюдь не художественные ценности, рыночная стоимость близка к нулю.