Бюст на родине героя

Она решительная, и ее много: с меня ростом, высокая грудь, широкие бедра, крупная белокурая голова на крепкой шее — не толстая, даже не полная, но статная, словом, валькирия, а по-нашему — конь-баба. Я еще пошутил, едва мы познакомились, мол, у всех девушек имена в единственном числе — Маша, Галя, Лена, — а ваше во множественном.

Ее зовут Нелли. Познакомился я с нею без малого год назад в Останкине — она служит в редакции, где подвизается Стас. Она из тех редакторов программ, которые ничего не редактируют, а плетут интриги по телефону, болтают в коридорах, но знают на телевидении все и вся. И еще она вяжет на спицах — в редакции, в гостях, у себя дома, мне порою чудилось, что она считает петли, когда мы с нею в постели. Нет, это, кажется, я уже перебираю — даже расставаясь с женщиной, нельзя давать волю накопившемуся раздражению. Вяжет Нелли чисто и бескорыстно, обвязывает друзей и знакомых, вот и на мне сейчас весьма недурной пуловер ее работы.

Тем не менее идти к ней мне очень не хотелось: будут ее приятели и приятельницы с телевидения, будет скучная светская болтовня, а кончится все тем, что после ухода гостей я у нее останусь и наш завядший роман получит новый, мне абсолютно не нужный импульс.

Смертельно не хотелось ехать. И наверное, не поехал бы, а позвонил и что-нибудь наврал: нагрянули гости, срочная корректура, машина не завелась, голова раскалывается — умер-шмумер, лишь бы здоровье хорошее… Потом еще раз увильнул бы, потом еще. И так без объяснений, без слез и упреков, звонки все реже и реже, поздравлю с Рождеством, весною — с днем ангела, к тому времени авось кто-то у нее появится, и мы останемся друзьями.

Размечтался! Еще один комментарий к несыгранному варианту. В сыгранной же партии все вышло иначе.

Утром мне на работу позвонил Стас. Потрепались о разном, потом, прощаясь, он спросил как о само собой разумеющемся:

— Так у Нельки сегодня будешь? Тогда до вечера.

— Не знаю, честно говоря, не собирался…

— Как так не собирался? Странно. Она уверена, что будешь. И я ей обещал прийти только из-за тебя.

— Ты хочешь скрасить мне вечер?

— Не валяй дурака, нам надо поговорить.

— Ну и приезжай ко мне! — обрадовался я: вот он и повод остаться дома.

— Нет, не годится. Надо поговорить втроем. А Нель-ка к тебе приехать не может — народу наприглашала.

— Во-первых, что у нас за дела втроем? — упорствовал я. — А во-вторых, если так уж необходимо, давай встретимся у меня завтра.

— Не годится. Завтра подписываем договор.

— Договор?

— Ну да. Получасовой сюжет об этом твоем «Остео-трасте». Ты думал, я просто так языком молол? Что ты! Приняли на ура, звонят не переставая: когда будет заявка? Не беспокойся, заявку я сам накатаю — только мелочи уточним. К утру сделаю, и поедем договор подписывать.

— Ты с ума сошел! При чем здесь я, при чем здесь Неля?

— Интересно! Я в этих скелетах ни уха ни рыла, а ты весь в материале. Сценарий — твой. А чей еще? Тебе что, деньги не нужны? Ну, а Нелька — редактор, все уже договорено. Ты что-то имеешь против?

По правде говоря, я был полностью и решительно против, хотя что-что, а деньги мне были ох как нужны. Однако с ходу я не нашел никаких веских аргументов и потому все-таки согласился, впрочем с большой неохотой, приехать вечером к Нелли. А повесив трубку и еще малость подумав, пришел к выводу, что подписывать договор без ведома Шурки нельзя: а вдруг передача ему как-то навредит. И вообще, этично ли устраивать телешоу на костях, причем в буквальном смысле последнего слова? Наконец, мне вовсе ни к чему вступать с Нелли еще и в производственные отношения — с личными бы разделаться. С этим я и отправился вечером на Сретенку, где она жила.

Люблю ездить по Москве вечером. Особенно в скверную погоду — чем она хуже, слякотнее, тем лучше. На улице мерзко, пешеходы прячутся под зонтами, но все равно промокли с ног до головы, а в машине сухо, тепло, накурено, негромко верещит кассетник — хоть и плывет звук, но вполне различимы и слова, и мелодия, — раз в несколько секунд щетки лениво смахивают капли с ветрового стекла, и никуда не спешишь, не несешься, как днем, очертя голову из пробки в пробку, норовя обогнать, прижать, впихнуться в крохотный просвет в потоке, проскочить на желтый, а медленно накатываешь на светофор и бездумно, словно в костер, пялишься на красный свет, на его отсветы в осенней мороси, на его отражения в зеркальцах луж и мокрого асфальта. Чтобы смахнуть дневную усталость, озабоченность, раздражение, мне довольно прокатить по бульварам — от Гоголевского до Яузского, — скользнуть взором по знакомым с детства фасадам, по темным фигурам нахохлившихся под дождем классиков.