Бюст на родине героя

Метров сорок в этой комнате. Примерно такая же площадь, подумал я, как Барбиной студии. За первым сравнением последовали другие. У тонкой изящной Барби — легкая современная мебель: изысканный в своей простоте стол из пластика, тонкая консоль, точно рассчитанная на вес небольшого телевизора. У ширококостной статной Нелли — массивный дубовый стол под бархатной скатертью и шелковым абажуром, свисающим с лепного потолка, старинный секретер с десятками ящичков, тяжелые кресла на гнутых резных ножках. Полное соответствие обстановки образам хозяек. А вот противоречие, причем довольно забавное: у темнокожей Барби на удивление светлое, все какое-то выбеленное жилище, а комната белоснежной лебеди Нелли выдержана в темных, багрово-коричневых тонах — и портьеры, и обои, и ковер, и мебель. Студия Барби современна, утилитарна, геометрически правильна, Неллина комната неправильной формы — с эркером, выступами, альковом. И та и другая отнюдь не дуры с комфортом поспать и от души заняться любовью. Только московская постель скрыта за тяжелым балдахином, а нью-йоркская — на виду, выражаясь военным языком, она есть господствующая высота Барбиной студии. И впервые после нашей разлуки я ощутил, как скучаю по Барби, как желаю ее, как хочу вновь завладеть той господствующей высотой.

В комнате был полумрак, в свете затененной настольной лампы и телеэкрана я едва различил лица гостей. Кроме Стаса у телевизора, как я и ожидал, сидели две Неллины подружки с Останкина, невзрачные, но шустрые девчоночки лет под сорок, и муж одной из них, известный сценарист. Еще три кресла, повернутые к экрану, были не заняты, на одном лежало вязанье.

— Всем привет, — сказал я. — А где хозяйка?

Никто не обернулся, только незамужняя девчоночка неопределенно махнула рукой в сторону кухни.

Я посмотрел на экран. Показывали съезд народных депутатов, транслировали живьем, что в ту пору было для нас внове.

Все было для нас в ту пору внове: и кооперативы, и уличная торговля, и баночное пиво, и ученое слово «плюрализм». Мы еще с трудом выговаривали это слово, а партийные бонзы, всего несколько лет назад готовые распять любого, кто его произнесет, со смаком шепелявили с трибун: плу-ра-лизьм. В то чудное время в Кремлевском дворце съездов порой заседали до рассвета, и до рассвета же светились окна квартир голубоватым телевизионным сияньем, и мог мне в четыре утра позвонить Левушка, или Артем, или Стас: ты слышал, что этот отмочил?

На экране мелькнула трибуна с бронзовым ботаническим гербом, потом взбудораженный зал, потом лысая с отметиной голова Горби — он объявил перерыв. Сидевшая ближе всех к телевизору незамужняя девчоночка щелкнула выключателем, экран погас, зрители отодвинули кресла и повернулись ко мне.

Н е з а м у ж н я я. Ты слышал?

Я. Нет, я только что вошел. А что?

С ц е н а р и с т. Они совсем с ума посходили — предлагают убрать Ленина из Мавзолея. Что вы на это скажете?

Я. Ничего. Мне все едино — что есть он, что его нет. Он мне не мешает.

Н е з а м у ж н я я. Довольно распространенная и весьма подленькая точка зрения. Если все так станут рассуждать…

Я. Чего ты от меня хочешь? Мне действительно все равно.

Н е з а м у ж н я я. Тебе все равно, ему все равно, им все равно… А лысый лежит себе и будет лежать до скончания века. И пока лежит, в этой несчастной стране ничего не переменится.

С ц е н а р и с т. Оставьте Ленина в покое. Если что-то здесь еще объединяет людей, так это он и то лучшее, что он создал. Никто работать не хочет, а ты талдычишь о переменах.

З а м у ж н я я. Но, согласись, в их аргументах есть разумное. Его же собственная воля — быть похороненным рядом с матерью. Разве это не заслуживает уважения? Наконец, мы не язычники, мы живем в христианской стране…

С ц е н а р и с т. А, и ты о христианстве вспомнила! Сколько лет живу с тобой, что-то раньше такого не слышал. Ты только подумай, какое незаслуженное оскорбление эти крикуны наносят миллионам стариков, ветеранам.

С т а с (задумчиво). Едет ветеран в трамвае, стоит в проходе, за петлю держится. А рядом с ним здоровый парень развалился на сиденье. Ветеран его совестит: «Вот ты, молодой, сидишь, а я стою на протезе — в сорок третьем ногу потерял». А парень ему отвечает: «Чего, дед, привязался? Я на сорок третьем не езжу и твоей ноги не видал».

Все смеются. Стас, мастак травить анекдоты, вовремя разряжает накалившуюся было обстановку. Острая политическая дискуссия завершена. Здесь, по незыблемым законам драматургии, кто-то должен войти, дабы началось новое действие.

Портьера распахнулась, и в комнату вплыла Нелли с горою закусок на обширном жостовском подносе.

— Ну и разгалделись же вы! Как народные депутаты на съезде. На кухне было слышно. Опять картавого не поделили?

Она сделала вид, будто только заметила меня, и двинулась ко мне — впереди поднос, за ним высокий бюст, словно встречала хлебом-солью партийно-правительственную делегацию. Я встал и шагнул ей навстречу.

— Наконец-то явился, путешественник. Ну здравствуй, милый, — сказала она и, не выпуская подноса, подставила мне щеку.