Бивуаки на Борнео

Когда река сильно мелела, пироги не могли преодолеть порог, превращавшийся в водопад. Когда же вода подымалась чересчур высоко, ни один мотор не совладел бы с разбушевавшимся потоком. В тот день, к счастью, уровень воды был наиболее благоприятным, и после минутного промедления лодке удалось пробраться через проход между утесом и берегом и выйти на середину реки. Мы неуклонно подымались по бурлящим водам, оставляя стремнину за собой.

Не отъехали мы и тридцати метров, как вдруг мотор, до тех пор работавший безупречно, заглох, и пирогу начало сносить к водопаду. Нам Минь прыгнул на корму и, лихорадочно намотав на маховик бечевку, попытался завести мотор. Но взбунтовавшийся двигатель чихнул и не поддался. Застыв на месте, я смотрел на огромный утес, приближавшийся все быстрее и быстрее; мне казалось, что я уже слышу, как пирога разбивается об него со страшным треском, но тут Пангу, которому много раз приходилось бывать на реке, закричал мне:

— Греби, туан!

Схватив по веслу, мы принялись грести как одержимые, а Нам Минь снова и снова пытался завести мотор. Раз, другой, третий — все тщетно. Решительно эта проклятая машинка хотела нашей смерти. Я уже не смел взглянуть на утес и греб так, словно все крокодилы Каяна гнались за мной по пятам; с минуты на минуту я ожидал последнего толчка, как вдруг — о чудо! — мотор затарахтел.

— Продолжайте грести, — завопил Нам Минь.

Пирога замедлила спуск к бездне, застыла, уравновесив свое стремление вперед с силой течения, затем начала медленно подыматься, сперва неощутимо, потом все быстрее и быстрее, и расстояние между нами и утесом, о который мы едва не разбились, мало-помалу увеличилось. Мы все трое издали победный клич, и Пангу, тонко чувствовавший обстановку, тут же выпросил у меня по этому поводу пачку сигарет — несомненно, чтобы отпраздновать поражение, нанесенное духам реки.

Остаток путешествия прошел без приключений, и к исходу дня мы достигли устья Бахау, которое даяки иронически нарекли «намехом», то есть «восхитительными камнями», в память о целом ряде порогов, расположенных выше по течению и особенно труднопроходимых.

Река в этом месте текла среди крутых берегов, но один из них был обрывист и покрыт высоким девственным лесом, а на другом виднелись небольшая прогалина и хижина, взгромоздившаяся на поросший травой пригорок. Внизу тянулась большая каменистая отмель, на которой сохла длинная пирога из скрепленных ротангом планок.

Заслышав шум нашего мотора, на вершину пригорка вышли несколько человек, и один из них, мужчина лет сорока, спустился к нам навстречу. Пока он шел, я заметил, что его длинные уши были без колец и, дряблые, свешивались ему на плечи.

— Я начальник гребцов, — сказал он по-малайски. — Я жду вас здесь несколько дней, а две другие пироги придут завтра или послезавтра. Но как получилось, что вы один, когда нам сообщили о четырех европейцах?

Я объяснил ему, что мои товарищи прибудут на следующий день. Тогда он спросил, есть ли у меня лекарства: один из его людей «напоролся на дерево». Полагая, что речь идет о поверхностном повреждении, я ответил, что сейчас займусь раненым, и больше об этом не думал.

Затем подошли пожать мне руку и остальные гребцы. Так как китаец хотел сразу же двинуться в обратный путь, они разгрузили пирогу и сложили ящики на холме на случай всегда возможного паводка.

— Счастливо оставаться, туан! — сказал мне Нам Минь, заводя мотор.

— Доброго пути, — ответил я, вручая ему нацарапанную наспех записку товарищам: «Наш груз прибыл благополучно. До скорого!»

Когда пирога исчезла вдали, я последовал за своими новыми спутниками по узкой тропинке, поднимавшейся к тому, что я принимал за хижину. При нашем приближении к ней меня поразил сильный запах гниющего мяса, и я спросил одного из даяков, не удалось ли им убить какую-нибудь дичь.

— Нет, — ответил он, — мы не ели мяса больше месяца, с тех пор как мы на реке.

Единственное жилье в Намехе представляло собой, в сущности, просто навес из дранки железного дерева, покоившийся на четырех толстых опорах, которые на расстоянии примерно метра над землей были соединены редким полом. Проникнув в это убежище, я сразу понял, откуда исходил отвратительный запах гниения.

Прибегая к излюбленному образу авторов полицейских романов и редакторов отделов происшествий, скажу, что увидел человека, плававшего в море крови. Эта кровь стекала тонкой струйкой по его бедру, широко разливалась по полу и, просачиваясь сквозь него капля за каплей, образовывала на земле еще одну лужу темной густой жидкости. Мириады мух и небольших ос копошились на раненом, барахтались в липкой крови на полу, увязая в ней лапами, как на полосках клейкой бумаги, свешивающихся спиралями с потолка деревенской кухни.

Человек этот, казавшийся на вид старше начальника гребцов, был очень бледен; он посмотрел на меня с некоторым недоверием, но не без любопытства.

— Он умрет, — сказал один из даяков. — Мы приложили лекарство, но кровь все течет.