Бизерта

– Значит, все-таки убедилась, что я была права?

– Если бы об этом мне сказал папа, то я бы, конечно, не стала их пересчитывать.

Ольга Павловна только покачала головой, еще раз убедившись в том, что отец был для их дочери высшим авторитетом.

* * *

Жизнь на «Георгии» отличалась своим особым бытом. Отцы служили на кораблях, получая мизерное денежное довольствие, и матери были озабочены тем, чтобы найти хоть какую-нибудь работу, дабы поддержать свои семьи. Им, конечно, выдавали пайки для пропитания, но довольно скудные, однако ведь нужно было приобретать и хотя бы самые необходимые вещи, а также предметы быта…

И вот эти представительницы бывшего привилегированного сословия Российской империи, барыни, которым в принципе не была нужна какая-либо работа, да и не привыкшие к ней, были готовы даже за небольшое вознаграждение выполнять любые обязанности. И они, не гнушаясь, мыли чужую посуду, стирали и штопали белье, а если кому повезло, то были гувернантками или давали уроки музыки отпрыскам местной знати. Ведь речь шла о выживании, и не столько их самих, сколько их детей, их потомства. А ради этого они были готовы идти на все, на любые унижения.

Кроме того, все женщины «Георгия» должны были принимать участие в так называемых общественных работах. Они отбирали целые горы камешков из, казалось, бесконечных мешков с чечевицей и каждый день чистили овощи. А вот Ольга Порфировна Тихменёва, жена начальника штаба эскадры, срезала с картошки такую толстую кожуру, что эту даму пришлось определить на другую работу.

Быть отрезанным от мира и ждать новостей, ждать писем, которые никогда не приходят, – все хорошо знали это чувство. Но, как ни странно, именно это тщетное ожидание делало час раздачи почты очень важным моментом беженского дня. На «Георгии» долгожданный Алмазов, отставной лейтенант-почтальон, появлялся перед редкими счастливчиками, дождавшимися, наконец, весточки, и болезненно переносил шутливые укоры ничего не получивших.

А вот в Морском корпусе еще издалека было видно лейтенанта-почтальона, который поднимался из Бизерты на мотоциклете. Ухо ловило его приближение. По вечерам же зимой глаза воспитанников следили за передвижением его фонаря между бараками Сфаята.

Дети же на «Георгии» жили своей особой жизнью. И тем не менее, несмотря на бедность, детство дворянских отпрысков было увлекательным приключением. Постоянное общение, одни и те же интересы, дружба, неприязнь – это была, по сути, жизнь закрытого учебного заведения, но без ее отрицательных сторон: они не были лишены семей и, самое главное, имели полную свободу.

Странные картины запутанных металлических помещений, таинственных коридоров, просторных и пустынных машинных отделений… Это все картины их запретных похождений, о которых родители и не подозревали. Они знали «Георгий» от глубоких трюмов до верхушек мачт. Поднимаясь же по железным поручням внутри мачты, они устраивались на марсах*, чтобы «парить над миром».

С верхней палубы можно было спуститься на батарейную палубу, а затем – на церковную. Только на этой палубе был общий зал, где все собирались в обеденные часы за большими, покрытыми линолеумом столами. В субботу вечером и в воскресенье утром столы складывались, чтобы освободить палубу для Всенощной и Литургии. Ведь редко кто из обитателей «бабоносца» пропускал церковную службу.

Жизненным центром их мира был камбуз. В нем царил толстый кок, прозванный Папашей. Полностью сознавая всю важность своего положения, он, казалось, священнодействовал с особой торжественностью. Ведь все съестные пайки, выдаваемые французской администрацией, были в его распоряжении. За Папашей числился еще один ценный талант – ему хорошо удавались пироги, которые он выпекал в праздничные дни.

А вот в помещения на баке ходить им не рекомендовалось. Во-первых, там почти не было детей, так как главным образом жили холостяки, а во-вторых, как они слышали от взрослых, что некоторые из них даже «пьют вино». Это был запретный квартал их большого «дома» на воде.

Когда же спадала жара и небо покрывалось звездами, они гурьбой устраивались на корме между двумя люками прямо на нагретой за день палубе, и разговорам не было конца. И о чем только не говорили они… И, конечно, пели. Пели «Бородино», пели «Великий 12-й год». Хотелось плакать – так сильно переживали они эти «напевы победы» после всего пережитого, связанного со сдачей красным Крыма и уходом из Севастополя, но говорить об этом не полагалось. Можно было только петь.

Их убежище – «Георгий Победоносец» – все еще считался военным кораблем, и Андреевский флаг по-прежнему развевался на его кормовом флагштоке. Дети часто присутствовали при торжественном спуске флага под торжественные звуки горна и очень дорожили своим морским воспитанием. Грести в канале, сидеть за рулем шлюпки, безупречно причалить – все это было для них очень важно. В разговорной речи они правильно употребляли морские термины и чувствовали легкое презрение к тем, кто их не понимал. И это относилось не только к мальчишкам.