Бизнес

Я попыталась прицелиться в самолет, который мелькал прямо передо мной, но это оказалось непросто. Все же, подумалось мне, если снаряды проходят сквозь экран, а не рушат опорную конструкцию, это уже неплохо. «Эрликон» отгремел и умолк. Сначала я решила, что его заклинило, но потом сообразила, что истратила весь боезапас.

Пошатываясь, я спустилась с лафета: в ушах звенело, руки отваливались, плечи болели, все туловище ныло.

Дессу быстро схватил меня за локоть.

— Эй-эй-эй, Тэлман, все в порядке?

— Отлично, — рассмеялась я. — Полный кайф.

— Во-во.

В финале экран уже был продырявлен в центре. Еще трое по очереди подходили к пулемету; и Дуайт, и миссис Дессу отказались. Потом Дессу опять вышел на огневой рубеж, застрекотал проектор, и прежде чем снова разразилась пальба, зрители, толпившиеся у амбразур, разразились и восторженными, и негодующими криками.

На экране возникла физиономия Саддама Хусейна, непроницаемая, мрачная, с застывшим выражением. Из «эрликона» в нее полетели 20-миллиметровые пули.

На этой короткой пленке Хусейн выступал в разных ипостасях: он проводил военный совет, шагал вдоль ликующей толпы, инспектировал войска и так далее. Потом в сотне футов над пустой стоянкой опять замаячило его лицо.

Дессу метил прямо в глаза, пока серебристая ткань экрана не превратилась в клочья, которые, свесившись вниз, трепыхались в воздухе: темная сторона — серебристая, темная — серебристая. Широкий лоб, мясистый нос, густые усы были продырявлены. В конце концов, простреливая полосу между воротом и кадыком, Дессу, должно быть, задел какую-то часть конструкции — посыпались искры, и две очереди внезапно срикошетили в ночное небо ярко-красной римской пятеркой. Пушка опять замолчала; исполинское лицо, никак не исчезающее с экрана, теперь лизали язычки пламени; лоскуты ткани скручивались и падали, а иные взлетали ввысь, подхваченные потоком воздуха.

Опять раздались шумные возгласы и смех. Дессу выглядел как мальчишка, которого заперли в кондитерской. Он кивнул, отер пот со лба и стал принимать рукопожатия и похлопывания по спине, абсолютно довольный собой.

В дальнем конце стоянки пламя обрамляло разодранный, зыбкий портрет-исполин.

Когда компания вернулась на виллу, было уже далеко заполночь, и мы с Дессу расположились у него в кабинете, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Все стены здесь были увешаны мечами, пистолетами и винтовками, начищенными до блеска и помещенными в хромированные рамы. Пахло смазочным маслом и сигарным дымом.

Дессу затянулся, откинулся на спинку огромного кожаного кресла, отчего оно скрипнуло, и забросил ноги на широкий письменный стол.

— Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.

— Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? — Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.

— Ага. Знаете себе цену?

— Приблизительно.

— Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.

— Наверно, могу.

Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.

— Коллективистка, да, Тэлман?

— Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы — часть общества. Да.

— А ваш коллектив — это мы?

— «Бизнес»? — переспросила я. Он утвердительно кивнул. — Да, именно так.

— Вы нам преданы?

— Думаю, я это уже не раз доказывала.

— В знак памяти миссис Тэлман?

— Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.

— Например?

— Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его…

— А за что, по-вашему, он выступает? — быстро спросил он.

Я набрала в легкие побольше воздуха.

— За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.

— Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.

— Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.

— Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?

Я рассмеялась.

— Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.

— Многие из молодых сотрудников — от Шестого до Четвертого уровня — посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.

— Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?

Дессу изучал кончик своей сигары.

— Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?

— Разве есть международные единицы измерения гордости?

— Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?

Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.

— Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?

Он прищелкнул языком.

— Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».

— Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые — нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.

— Вы на все готовы ради него?

— Конечно нет. А вы?

— Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?