Благодать (СИ)

Катя оцепенела. Вопрос о поиске работы возникал с регулярностью повышения цен, семья существовала лишь пенсией матери да невеликими доходами отца, остающимися от выплат по кредиту за тачку, на которой таксовал. Глядя на катастрофически быстро стареющего – и спивающегося – мужа, мама вздыхала горестно и констатировала: пора тебе, Катенька, искать работу, пока отца в могилу не загнали. Вообще Катя полагала, что дочь имеет полное право находиться на иждивении родителей, по крайней мере, до тех пор, пока замуж не выйдет. Однако мама придерживалась на сей счёт иного мнения, ну, или просто сомневалась, что свадебные хлопоты озаботят её в обозримом будущем.

— Очень хочу, — вывел Катю из ступора голос Филиппа. Он хлопнул Любу по попке: — Ну ка… — Люба хмыкнула и встала, потянувшись с грацией разорительницы семейных гнёзд.

— А что за работа?

— Уж по крайней мере не в пивной палатке торговать, — ответил Филипп с обидой в голосе, хоть Катя считала свой вопрос вполне правомерным. Она смутилась, опустила глаза и принялась изучать большой палец ноги, некстати высунувшийся из дырки в вязаном носке, как любопытный крысенок. Попыталась заставить крысенка скрыться – тот застрял прочно, ей даже показалось, синеть начал…

— Ну, где ты витаешь? — Люба щелкнула пальцами перед ее лицом.

— Я согласна, - сказала Катя, и ей показалось, что она уже это говорила, и она теперь тщилась припомнить, было ли это в действительности или мысль закралась благодаря сомнению и неуверенности.

— Обмоем? — Филя выудил из внутреннего кармана полупальто три малюсенькие бутылочки с водкой. — Из горла и без тостов. Чтоб не сглазить.

— Да она и на выпускном-то ни капли в рот не взяла, - проговорила Люба с сомнением и посмотрела на Катю в упор: или, мол, ошибаюсь?

— По такому случаю я, кажется, и от самогона бы не отказалась, - сказала Катя и осеклась под сочувствующим взглядом Филиппа.

— Кать, всё получится, — бросила Люба на прощание. Кивнул Филипп. И они ушли, влюбленная парочка – ей двадцать пять, ему под сороковник. И до Кати постепенно стало доходить, что поле предстоящей деятельности для нее – полнейшая загадка. Она то и дело хватала трубку, и не решалась позвонить, опасаясь узнать, что стала объектом очередного глумливого розыгрыша. Разболелась голова, и она прилегла на диван.

Она извивалась вокруг хромированного шеста под счастливое, похотливое, восторженное улюлюканье разгоряченных спиртным и зрелищем, и сама чувствовала невероятное возбуждение, такое мощное, что начала опасаться позора, однако решила, что вид стриптизерши, корчащейся в совершенно натуральном, не наигранном экстазе оргазма, добавит пару лишних мегаватт общей наэлектризованности её сексуальностью, а это совсем неплохо в свете предстоящего продления контракта, поскольку можно будет оговаривать совсем другую сумму, и она уже сползала вниз, содрогаясь, захлёбываясь стонами, когда такой великолепный финал свёлся к обыкновенному дешевому кривлянию стараниями идиота с будильником, идиота, всеми манерами и даже голосом подражавшего Катиной маме в минуты нетерпения; он размахивал железным механическим чудовищем и тыкал пальцем с педерастически накрашенным ногтем в циферблат, верхнее полукружие которого вместо цифр было украшено словом ФИЛИПП; потом недоумок с будильником, всё ещё трезвонящим, пробрался сквозь толпу к ней, и заорал прямо в ухо: — Да просыпайся…

…же ты, наконец. И чего это ты так стонала? Что ли заболела? - спросила мама и вышла, не удосужившись выслушать ответ.