Благодать (СИ)

На подъезде к Елкину, как только Люба разглядела выплывший из тумана дорожный указатель, девушка бесцеремонно растолкала Машу. Та проснулась мгновенно, и улыбнулась обезоруживающе дружелюбно. Маша надавила на кнопку в подлокотнике, и кресло распрямило спинку. Маша поднялась, зевнула и, покачиваясь, пошла по проходу в конец салона, будить ребят. Люба крепилась, но не удержалась и посмотрела ей вслед – Машу покачивало, но иначе, как изящным, это покачивание было не охарактеризовать. Люба скрипнула зубами и откинулась на спинку кресла.

Они вышли в прохладу туманного знобкого утра, и тут же были окружены десятком бомбил, вертящих ключи от тачек в интернациональном жесте таксистов. Маша и тут взяла, как говорится, бразды в свои сияющие браслетами да колечками ручки и принялась отсеивать водителей по габаритам их транспортных средств, выразительно тыкая пальчиком с длинным коготком в сторону груды сумок и пакетов.

В конце концов остался один помятый жизнью субъект, представившийся Пашей. Он не отказался от ходки в Благодать при условии, что дорога будет оплачена в оба конца. «Оттуда теперь клиентов не сыскать», пояснил свое крохоборство с трогательным смущением. Маша быстро согласилась, чем удивила Любу, ожидавшую, что та будет торговаться. Потом Любе стало стыдно, поскольку она поняла, что всю дорогу только и думала, что о своих шансах противостоять буквально во всем проявлявшимся преимуществам Маши, а вовсе не о Вадькиных проблемах, если и напрягавших воображение, то потому, что могут оказаться и ее проблемами тоже.

Люба вдруг, неожиданно для себя, заплакала, и новые знакомые принялись успокаивать ее, и от этого она заплакала еще горше. И черт ее дернул повестись на эту затею. Всё плача, она помогала закидывать сумки в Пашин автобус. Они поехали в гостиницу.

…Вадим сидел на скособоченном гостиничном стуле, и вид парня был настолько жалок и несчастен, что она окаменела, ошарашенная ощущением брезгливого интереса. О да, он был уродлив в тот момент, и выражение его лица было выражением бомжа, выклянчивающего на ступеньках перехода копеечку «догнаться». Оцепенение прошло, и она бросилась к Вадиму. Она покрывала его лицо поцелуями, и просительно-идиотская мина стерлась с него. И еще Люба поймала себя на том, что обилие поцелуев выглядит так, словно она успокаивала его не в порыве нежного сострадания, а играя на публику, замершую в дверном проеме и наблюдавшую сцену со смущенным интересом.

Маша и тут принялась распоряжаться, потребовав от Вадима минутной готовности – еще по магазинам надо пробежаться, да и доехать до Благодати засветло не помешало бы. Произнеся это, Маша отвернулась, махнув рукой в подгоняющем жесте, и Люба застыла с открытым ртом, только сейчас заметив.Вадим был гол. Она переместилась немного в сторону, пряча наготу парня и едва снова не разревевшись от осознания глупости своего поступка: кому надо, тот успел разглядеть достаточно. Сощурившись, Люба прокрутила немного назад воспоминания: Машка окинула парня взглядом совершенно равнодушным, как… как если бы видела его в таком виде не впервые. Люба отпрянула от него. Вадим уложился в отведенное Машкой время, и до Любы вдруг дошло, что, собираясь в поездку, она напихала в сумки свои шмотки, даже не подумав взять что-нибудь из Вадимовых. Ничего, я смотрю, о нем есть кому позаботиться, подумала она.

…Это казалось невозможным, но дорога длиной в три десятка километров заняла у них часов шесть, включая, разумеется, трехкилометровый марш-бросок чуть не по колено в грязи, которая, казалось, никогда не кончится.

Люба плюхала в вязкой жиже, слабея с каждым шагом и заболевая, казалось, всеми болезнями сразу – из носа капало, температура поднялась, в легких саднило, ломило кости, скручивало желудок, хрустело в суставах. Ее подбадривал Вадим, с каждым шагом словно только набиравший энергию, и она готова была придушить его. Хотя бы за то, что не забрал у нее еще и сумку, едва ли не с саму Любу габаритами и весом. Все казалось гипертрофированным, от веселости Вадима до ощутимо давящей угрюмости будто насупившегося леса, от интенсивности окраса Машкиной шевелюры до ширины Борькиной задницы, от близорукости то и дело протиравшего очки Шурика до громоподобного верещания белок. Как представлялось Любе, для остальных поломка автобуса явилась не неприятностью, а приключением и поводом размять ноги, затекшие от сиденья на боковых скамейках «ПАЗика» - катафалка.

Маша горела желанием поскорее оказаться в доме своего папашки, в котором компании предстоит поселиться на некоторое время; Шурик – похоже, Машкин муж или сожитель, - смиренно вышагивал вслед за рыжей; толстожопый Борька, должный бы страдать от одышки, топал довольно бодро, пялясь на Машкин зад, как осел – на морковку; с Вадькой – все предельно ясно: чем дальше от Ростова, тем для него же лучше.

А что здесь делает она, Люба?

Ну что, ну что, скажите, в нём такого, что она не смогла найти ни в ком, с кем могла бы «сливаться в экстазе» без лишней нервотрепки?