Благой порыв

Свободного времени у Арсения Корнеева было мало, поэтому появлялся он в доме Касьяныча редко и не засиживался. Он считал себя опытней и старше остальной молодежи, иные разговоры казались наивными и досаждали его, но почему-то не бывало ему скучно с юной тогда Анной. То, что не могла осилить еще неопытным умом, она безошибочно улавливала своим тонким наитием и собеседницей была исключительно приятной. А как-то спросила:

– Чего не заходишь?

Анна жила в центре города.

– А ты приглашала?

– Мимо же ездишь.

– Незваный гость…

– Да ладно тебе, хан Батый! Зашел бы, да и все.

– В субботу устроит? Вечером.

– Устроит, устроит. Комод поможешь сдвинуть.

– А-а, вон что! Тебе рабочая сила нужна.

– А ты что подумал?

– Ладно, пока!

Они разбежались, спешили очень. И встретились-то случайно, она мчалась на работу, а он на лекцию, столкнулись на углу дома, вместе перешли улицу, а дальше дороги расходились. В субботу Арсений чуть не забыл, вспомнил случайно, что ему в гости. Подумал, что нужно купить какого-то легкого вина, но в карманах было пусто. Все-таки наскреб какую-то мелочь и приобрел в гастрономе плавленый сырок за двенадцать копеек. Еще не переступив порога, протянул приношение открывшей дверь Анне.

– К чаю, – сказал важно Арсений.

Она выставила открытую ладошку, он с важностью положил кубик.

– Спасибо! – сказала она.

– Не за что, – ответил он.

– Можешь не разуваться.

– Воспитание не позволяет.

Они еще несколько минут перепирались, лишних тапок в квартире не оказалось, а пол холодный, на улице зима, дом старый, еще довоенный, пришлось Арсению покориться. Вроде бы ничего особенного не происходило, хозяйка просит не церемониться, а гость усиленно показывает хорошие манеры, но оба тянут бестолковую возню, потому что им приятно быть рядом. Не будет же он говорить: «Ой, как я рад видеть тебя!». И с какой стати ей отвечать: «А уж я-то рада… прямо не знаю». Нет, они свои чувства скрывают.

– Ну, где твой комод? – спрашивает он.

А ее лицо совсем близко, потому что Анна шапку с его головы стягивает. Она удивленно смотрит на него, глаза голубые-голубые, а полные губы по-детски приоткрыты. Явно вспоминает, о каком комоде он спрашивает. Потом смеется, вспомнила.

– Сейчас покажу.

Он скидывает пальтишко, вешает в коридоре, который ведет в кухню. А вход в большую комнату прямо возле входной двери.

– Проходи.

В комнате низкая тахта, на стенах – репродукции в рамках. «Незнакомка» Крамского, «Над вечным покоем» Левитана. Старинный книжный шкаф. Книг много и видно по переплетам – хорошие издания, дорогие. Комод стоит у окна. Это явно средневековое сооружение из мебельного гарнитура Гаргантюа. Он сросся с полом, похоже – корни пустил.

– Тут нужен взвод солдат, – рассудил Арсений. – Или танк.

– А кто поведет? Танк?

– Да я командир танка, гвардии сержант!

– А танк есть?

– Увы!

– Ну, вот видишь? А я так хотела перестановки. Комод – в угол, тахту – к окну.

– Перестановку хотела?

– Ну, да.

– Это же проще простого!

Стоявший возле комода стул с высокой спинкой Арсений перенес и поставил рядом с книжным шкафом.

– Ну, совсем другая обстановка! – оценил он свою работу.

– Гениально! – сказала Анна. – Пойдем пить чай.

На столе оказались остатки рыбного пирога. Так что плавленый сырок не понадобился, его запасливо положили в шкафчик. Вот за этим-то ужином и случился тот разговор, который надоумил Арсения Корнеева написать статью. Он и до этого баловался пером, в школе выпускал стенную газету, в армии сочинял письма девушкам своих приятелей. Получалось здорово, щемило душу. Правда, некоторые девушки сомневались в искренности: «Ты же книг не читаешь, откуда списал, Емеля?» А Емеля и впрямь двух слов связать не может, но чувства прямо-таки распирают парня, того гляди – лопнет. Что было делать?

И, конечно, никто не знал, что Арсений писал стихи. Это у него от родителя пошло. Мать рассказывала, что отец был деревенским гармонистом, его приглашали на свадьбы и вечеринки, на которых он играл танцы, но при озорном настроении мог выдать частушки. И рождались они тут же, на ходу, да про тех, кто присутствовал. Может статься, что и теперь живут в народе развеселые запевки отца – деревня Бобровка ими славилась, коль не на всю Россию, то ближние окрестности до самого города уж точно снабжала фольклорным материалом. Мать говорила, что еще до войны приезжали две женщины с блокнотами, чтобы записывать, но отец выдал им такие матерные припевки, что ученые люди отдельные слова постеснялись заносить чернильной ручкой на бумагу. А без этих слов отцова поэзия теряла соль.

И ершистость, видать, осталась от родителя, в двадцать два года погибшего на войне. Арсений в своих стихах страдал за народ и корил начальников за бездушие и тупость. За такие страсти можно было серьезно поплатиться, потому прятал стихи. Сам он к своему стихотворчеству относился усмешливо, поэта в себе не замечал, но и не писать не мог, над бумагой с пером отводил душу.

– О чем вы с Касьянычем говорите? – спросила Анна за ужином.

– Да как о чем? – удивился Арсений. – О чем угодно болтаем.

– Но ты же сказал, что он твой друг.

– И что?