Благородна и благочестива

— Я скрыл преступление. Для людей случилось очевидное: человека убила молния. Только я знал правду — и я промолчал. Мне было тринадцать; я испугался. А с годами — убедил себя, что не виноват. Ещё два года я просидел взаперти в собственном имении, управляя им, как умел. Разумеется, я терял остатки имущества из-за мошенников, нерадивых служащих, почуявших слабину со смертью верного Гаррета, и прочих желающих. Людей дичился. Чувствовал, как вместе со мной растёт и моя сила, и с ужасом понимал, что совершенно не умею ею управлять. И не знаю, у кого спросить. А потом… мне исполнилось пятнадцать. Я прогуливался в поле, подальше от людей, и встретил дочь местного духовника. Далию. Мы подружились, и я… поцеловал её.

Камилла молчала, ожидая продолжения. И рук от ледяных ладоней паладина не отняла.

— Я впервые ощутил мужское желание и… в груди родилось жжение. Знакомое и ненавистное. Я не успел даже понять, что происходит — лишь ощутил, как с губ моих срывается разряд — и пронзает её насквозь. Далия упала замертво. Прямо там, в поле. Под ясным голубым небом.

Патрик Блаунт замолчал, и сердце Камиллы вдруг дрогнуло. Наследница Эйросского рода стиснула их крепко сцепленные руки, показывая, что не будет отрицания, не будет отвращения. Паладин это ощутил, потому что сглотнул и продолжил — упрямо, через силу:

— Я не стану описывать, что пережил в тот день. Скажу лишь, что в отчаянии и ужасе я спустил имение, чтобы отречься от собственного дара и имени, и сбежать подальше из родных земель. Меня никто не обвинял, но я сам себя осудил. Безжалостно и неумолимо. Не знаю, что ещё бы я натворил — убил бы в приступе безумия всё поселение или наложил на себя руки — если бы тогда, в таверне, не появился духовник. Отец убитой мною Далии. Его звали… пэр Доминик. И он единственный понял, что произошло. Не знаю, как ему хватило… мужества не возненавидеть убийцу единственной дочери. Откуда столько силы духа, чтобы забрать озлобленного, безумного мальчишку домой — а затем отправиться с ним в орден Отца? Чтобы защитить и уберечь, как он потом признался. Я всем обязан пэру Доминику. Он пробыл со мною первые три года, проследив, чтобы меня приняли в ордене и чтобы я успокоился, стал на путь света — а затем отправился на служение на Зелёные Острова. Горе всё же подкосило его — пэра Доминика разбили болезни, он стремительно состарился, но никогда, ни единым словом или взглядом, не напоминал мне о случившемся. Я помнил сам. Знаешь, что оказалось тяжелее всего?.. Сносить его бесконечную доброту. Пэр Доминик лишь раз, утешая меня на исповеди, обронил: «Отец забрал у меня дочь, но подарил сына. Я счастливый человек, Патрик Блаунт».

Паладин приподнялся на подушках, не отпуская её ладонь. Сел, дыша тяжело и рвано, словно после долгого бега. Потёр грудь, будто у него, молодого воина, заныло сердце. Пальцы его вновь потеплели — никак, её стараниями. Да и мертвенная бледность уступила наконец живому, хотя и неровному, румянцу.

— С тех пор я не покидал орден. Три года я провёл в учении, познавая собственную силу и принимая дары Отца. Из меня вырастили воина Храма, потому что едва ли моё мятежное сердце могло бы стать сердцем исповедника и духовника. Тринадцать лет я служил ордену, отправляясь на задания во все земли Мира. Я наконец-то стал свободен, как ветер — то, о чём всё детство мечтал. Вот только я ни на шаг не отступал от приказов священства и не выходил из ордена. И женщин так и не познал. И духовные заветы исполнял истовее, чем самый светлый из праведников…

Значит, не солгал ей паладин — тогда, в караване. И впрямь немного у него опыта в любовном вопросе…

Камилла нахмурилась и тряхнула головой, усилием воли возвращая себя в тесную комнатку. Хорошо хоть, мысли паладин не читал — экая муть в голову лезет, да ещё в такой тягостный момент.

— Только не любовь и не праведность двигали мной, прекрасная Камилла, — выдохнул тем временем Патрик, переводя на неё пристальный взгляд. Холодная синь колдовских глаз дрогнула и потеплела, возвращая им привычный карий цвет. — Мною управлял обыкновенный страх. Страх снова кого-то убить. Не на поле боя. Не потому, что я так решил. А лишь потому, что тьма внутри возьмёт верх, и я вновь проиграю. И у тебя теперь есть полное право бояться и презирать меня, прекрасная ллейна… А я могу похвастать лишь тем, что ничего не утаил. Слабое оправдание, но я почему-то надеюсь… Ведь ты самая светлая… искренняя… настоящая… Ты не станешь ни изворачиваться словами, ни давать ложной надежды. Если я тебя отвратил — скажи мне здесь и сейчас.

Маг воздуха говорил теперь быстро, горячо, да и руки в её ладонях нагрелись — словно с каждым словом Патрик Блаунт глотал живительного зелья или, по меньшей мере, крепкого вина. Расправились плечи, налилась краской кожа, потемнели глаза, а напрягшиеся пальцы сжимали её так крепко, словно Патрик забыл о собственной силе и собирался перемолоть девичьи ладошки голыми руками.