Благословенная тьма

Опасность под условным номером два еще не приблизилась, но деваться ей некуда, и очень скоро она подступит вплотную.

***

- С чего ты взял, что этот ваш Ликтор опасный? - Пантелеймон спросил в лоб, без обиняков.

Дрын сощурил мутноватые глаза:

- Ты такой же ученый-исследователь, как я - Богородица.

Челобитных немного подумал, достал пистолет, передернул затвор, положил его перед собой на стол. Равнодушно посмотрел на хозяина.

- Тебе видней, конечно. Будь по-твоему, я не ученый. Я приехал, чтобы защитить дремучее дурачье вроде тебя. А вы встречаете меня в штыки, каждое слово приходится тянуть клещами, а помочь готовы лишь за фантастические суммы. Лошадок у них нет… Спасибо, хоть лодка не утонула за пять минут до моего появления.

Думай теперь сам, как со мной обходиться.

Дрын покосился на пистолет.

- А если я надумаю, как тебе не хочется?

- Тогда я выстрелю, как, вероятно, не хочется тебе.

Дрын что-то прикинул в уме.

- Не выстрелишь ты, - сказал он решительно. - Может, и стрельнул бы, будь ты мент или из органов…

- Может быть, я как раз оттуда…

- Нет… Это сразу видно. Я этих гадов за версту чую. Ты - другой. Я даже говорить не хочу, а то еще язык отрежешь. Это ты можешь.

Протодьякон улыбнулся.

- Твоя правда. Я буду покруче и ментов, и прочих оперов. Стрелять в тебя мне и в самом деле не хочется, несподручно. Но если ты будешь меня пытать вместо того, чтобы грамотно и внятно отвечать на вопросы, то тебе от того выйдет только вред.

Тебе и всей округе. Зуевка же еще далеко не предел, скоро до вас доползет в полную силу - куда побежишь, кому ты нужен?

Дрын почесал в затылке. Слова Пантелеймона не удивили его.

- Я что… Какой с меня толк? Я ведь и не знаю ничего - одни домыслы.

- Тогда проводи к тому, кто знает.

- У нас таких нету…

- Ну, а раз нету, будем довольствоваться домыслами. Выкладывай. Раз уж у нас пошел разговор начистоту, то я тебе сразу скажу: мне очень любопытен этот Ликтор.

Я слышал о нем.

- А что ты слышал? - Теперь уже Дрын навострил уши. Ликтор был почти соседом, а потому все, что с ним было связано, касалось и Дрына. Он очень не хотел повторить судьбу Макарыча.

- Это, извини, не твоего ума дело. Многие знания - многие печали. Читал Екклезиаста, небось?

- Читал. Если ему верить, то и твои старания - напрасный труд.

Протодьякон строго покачал головой и поднял палец:

- То писалось до пришествия Господа нашего Иисуса Христа. С Его приходом все изменилось.

- Что изменилось? - возразил Дрын. - Все, чему суждено быть, уже свершилось. И сотворение мира свершилось, и гибель его. Все как на ладони пред Господом нашим, что было и что будет. Ничто не ново…

- Брось умничать. Тебе на пользу ли так рассуждать? Ложись да помирай, коли ничто не ново. Для Господа - да, но не для тебя.

Рыбак отмахнулся:

- Ладно, хорош воду в ступе толочь! Жаль мне тебя, пропадешь, и помочь я тебе ничем не умею…

- Это не тебе судить, умеешь или нет. Спасибо за сочувствие, отрадно слышать.

Расскажи, что знаешь, - вот и вся помощь. Это уж я решу, помог ты или нет. Я ведь не прошу о невозможном. Лошадь мог бы забрать силком - и то не стану.

Дрын неохотно ответил:

- Что рассказывать? Мое дело - сторона. Этот Ликтор осел в Зуевке уже давно. Не скажу, как давно, потому что пришел он туда не через меня и не через Ступу.

Добирался какими-то своими путями. Откуда шел - неизвестно, зачем - тоже непонятно. Говорят, что песня у него была все та же, как у тебя: ученый, мол, пришел изучать лучи всякие, какие-то поля, проплешины бесовские от летающих тарелок. Самое странное в этом деле - что, по-твоему? - Он поднял глаза на протодьякона.

Челобитных пожал плечами:

- Откуда я знаю? Сказывай, не тяни.

- Странное то, что он уцелел. Все, кто являлся после него, как в воду канули, а этот ничего, живой и здоровый. Гуляла молва, что он не своим ходом явился, а сошел прямо с неба. Что похитили его давным-давно, а после вернули. Высадили близ Зуевки, да только уже не человеком, а кем-то другим. И он с тех пор выполняет какую-то работу; никто этой работы не знает. Но все смекают, что хорошего от нее ждать не приходится. Ходили к нему тамошние, просили уехать, не будить лихо. Чем кончилось - не знаю. То есть знаю, что для него - ничем, остался, где был. А вот для просителей…

- Тоже пропали, что ли?

- Вроде бы нет… Почем нам знать? Может быть, они тоже стали другими. Может быть, он что-то над ними проделал, чего и не видно, а оно есть внутри. Тикает, как бомба. Как срок наступит, так и рванет.

Пантелеймон невольно оглянулся в поисках телевизора. Похоже было, что Дрын насмотрелся дурной фантастики. Или начитался, что, впрочем, вряд ли. Ничего похожего на телевизор в горнице не было. Не видно было и книг.

Дрын между тем увлекся и заговорил охотнее.

- Вот, стало быть, занял он избенку пустую и прижился. Наговаривать не стану - никто из тамошних не заметил его в лиходействе. Но с виду он сущий зверь - хочешь не хочешь, а случись что, так он первый на очереди, на кого думать.